Приключения Филиппа в его странствованиях по свету

Вотъ и бдной Агнес Туисденъ какъ мы можемъ помочь? Вы видите, она прекрасно воспитанная и религіозная молодая женщина браминской секты. Старый браминъ, ея отецъ, добрая и преданная мать, этотъ самый отъявленный браминъ, братъ ея, эта чудная двушка, ея туго зашнурованная сестра — вс настаиваютъ, чтобы она принесла себя въ жертву, и покрываютъ её цвтами, прежде чмъ поведутъ на костёръ. Положимъ, она ршилась бросить бднаго Филиппа и взять кого-нибудь другого? Какія чувства должна наша добродтельная грудь питать къ ней? Гнвъ? Я только-что разговаривалъ съ однимъ молодымъ человкомъ въ лохмотьяхъ и босикомъ, который обыкновенно спитъ гд-нибудь подъ воротами, который безпрестанно сидитъ въ тюрьм, матъ и отецъ котораго были воры, да и дды ихъ тоже — должны мы сердиться на него за то, что онъ слдуетъ родительской профессіи? Однимъ глазомъ изливая слезу состраданія, не спуская другого глаза съ серебряныхъ ложекъ, я слушаю его безыскусственный разсказъ. Я не сержусь на этого ребёнка, я не сержусь и на тебя, Агнеса, дочь Тальбота брамина.

Мало того, соображая, что не можешь же ты не примчать, что тотъ джентльмэнъ, о которомъ милый папа и милая мама говорятъ теб сколько у него тысячъ годового дохода, сколько помстьевъ тамъ и тамъ, который безумно влюблёнъ въ твою блую кожу и голубые глаза и готовъ бросить вс свои сокровища къ твоимъ ногамъ, не можешь же ты не примчать, что онъ очень несвдущъ, хотя очень хитёръ, очень скупъ, хотя очень богатъ, очень сердитъ, вроятно, если лицо, глаза и ротъ могутъ говоритъ правду, а Филиппъ Фирминъ — хотя его законное происхожденіе сомнительно, какъ мы недавно слышали, и въ такомъ случа его материнское наслдство принадлежитъ ему, а отцовское мы еще не знаемъ стоитъ ли чего-нибудь — а Филиппъ джентльмэнъ, съ умной головою, съ великодушнымъ честнымъ сердцемъ, лучшія чувства котораго онъ отдавалъ своей кузин — каково же бдной двушк разстаться съ прежней любовью, съ благородной и прекрасной любовью? Бдная Агнеса! какъ подумаешь, что она сидла по цлымъ часамъ, слушая изліянія филиппова сердца, а можетъ быть въ драгоцнныя минуты секретнаго разговора нашоптывала торопливо въ корридор, на лстниц, за оконными занавсками нсколько словъ, теперь должна слушать на этомъ же самомъ диван, за этими же самыми занавсками изліянія своего смуглаго жениха о казармахъ, боксёрств, скачкахъ и нжной страсти. Онъ глупъ, онъ низокъ, онъ сердить, онъ необразованъ; а тотъ другой былъ… но она исполнитъ свой долгъ — о да! она исполнитъ свой долгъ! Бдная Агнеса! C'est `a fendro le coeur. Мн, право, жаль её.

Когда Филиппъ быль раздражонъ, я принуждёнъ, какъ его біографъ, сознаться, что онъ могъ быть очень грубъ и непріятенъ; но вы должны согласиться, что молодой человкъ имлъ нкоторыя причины быть недовольнымъ, когда нашолъ владычицу своего сердца, сидящую рука-объ-руку съ другимъ молодымъ человкомъ въ уединённомъ уголку брайтонской пристава. Зелёныя волны нжно шепчутся, шепчется и лейб-гвардеецъ. Волна цалуетъ берегъ. Ахъ, ужасная мысль! Я не буду продолжать сравненія, которое можетъ быть ни что иное, какъ безумная фантазія ревнивца. Въ этомъ только я увренъ, что ни одинъ камешекъ на этомъ берегу за можетъ быть холодне благовоспитанной Агнесы, Филиппъ, опьянвшій отъ ревности, не походилъ на благоразумнаго трезваго Филиппа.

— Ужасный у него характеръ, говорила посл о Филипп его милая тётка: — я дрожала за мою милую, кроткую двочку, что, если бы она была навкъ соединена съ такимъ запальчивымъ человкомъ? Никогда, въ глубин души моей, не могла я думать, чтобы союзъ ихъ могъ быть счастливъ. Притомъ, вы знаете, ихъ близкое родство… мои сомннія на этотъ счотъ, милая мистриссъ Кэндоръ, никогда не могла я совершенно преодолть.

И эти сомннія всили цлые пуды, когда Мэнгровскій замокъ, домъ въ Лондон и островъ мистера Улькома въ Вестиндіи были положены на всы вмст съ ними.

Разумется, ни къ чему было оставаться въ этой сырости теперь, когда пріятное t^ete-`a-t^ete было прервано. Маленькая Броуни ласкалась и визжала около Филиппа, и всё общество поднялось наверхъ.

— Дитя моё, какъ вы блдны! вскричала мистриссъ Пенфольдъ, положивъ книгу.

Изъ опаловыхъ глазъ капитана сверкало пламя и горячая кровь горла за его жолтыми щеками. Въ ссор мистеръ Филиппъ Фирминъ могъ быть особенно хладнокровенъ и умлъ владть собою. Когда миссъ Агнеса нсколько жалобнымъ тономъ представила его мистриссъ Пенфольдъ, онъ сдлалъ вжливый и граціозный поклонъ не хуже своего величественнаго отца.

— Моя собачка узнала меня, сказалъ онъ, лаская Броуни. — Она врна мн и привела меня къ моей кузин и къ капитану Улькому… кажется, такъ васъ зовутъ, сэръ?

Филиппъ крутитъ свои усы и спокойно улыбается, а капитанъ Улькомъ дёргаетъ свои усы и свирпо хмурится.

— Да, сэръ, бормочетъ онъ:- меня зовутъ Улькомъ.

Мистеръ Фирминъ опять кланяется и прикасается къ своей шляп. Мистриссъ Пенфольдъ говоритъ: «О!» и въ самомъ дл она ничего не могла сказать лучше этого «О!» при настоящихъ обстоятельствахъ.