Приключения Филиппа в его странствованиях по свету

— Нѣтъ, сэръ, преглупѣйшій. Вашъ пріятель мистеръ Гёнтъ непремѣнно хотѣлъ войти. Онъ билъ пьянъ и нагрубилъ мистриссъ Брандонъ и я принуждёнъ былъ вытолкать его. Онъ ужасно былъ разгорячонъ и ругался самымъ свирѣпымъ образомъ, сэръ.

Навѣрно сердце Филиппа такъ билось, когда онъ сказалъ эти послѣднія слова, что ихъ почти нельзя было разслышать; по-крайней-мѣрѣ отецъ Филиппа не обратилъ на нихъ большого вниманія, потому-что онъ прилежно читалъ «Morning Post», и этимъ листкомъ свѣтскихъ новостей скрывалъ выраженіе агоніи на своёмъ лицѣ. Филиппъ послѣ разсказывалъ настоящему біографу это свиданіе за чаемъ и это печальное tête à-tête.

— Я горѣлъ нетерпѣніемъ спросить, что значили вчерашнія слова этого мерзавца, сказалъ Филиппъ своему біографу:- но я какъ-то не смѣлъ. Видите, Пенденнисъ, не такъ-то пріятно сказать напрямки своему отцу: «сэръ, совершенный ли вы мошенникъ или нѣтъ? Возможно ли, чтобы вы были двоеженецъ, какъ намекнулъ тотъ негодяй, и что моё законное происхожденіе и добрая слава моей матери, также какъ и честь и счастье бѣдной невинной Каролины, были разрушены вашимъ преступленіемъ?» Я не спалъ всю ночь думая о словахъ этого мошенника Гёнта, и было ли въ нихъ какое нибудь значеніе, кромѣ пьяной злости.

Такимъ образомъ мы знаемъ, что трое человѣкъ провели дурную ночь по милости дурного поступка мистера Фирмина, сдѣланнаго двадцать-пять лѣтъ назадъ, что конечно можетъ назваться самымъ безразсуднымъ наказаніемъ за такой давнишній грѣхъ. Желалъ бы я, мои возлюбленные братья-грѣшники, чтобы мы носили на своихъ собственныхъ плечахъ всё наказаніе за наши собственныя преступленія; но вотъ вѣдь въ чомъ бѣда: когда Макгита осудятъ на висѣлицу, Полли и Люси должны плакать, страдать и носить трауръ въ сердце долго спустя послѣ того, когда этотъ отчаянный злодѣй влѣзалъ на висѣлицу.

— Ну, сэръ, онъ не сказалъ ни слова, продолжалъ Филиппъ, описывая эту встрѣчу съ отцомъ своему другу: — ни одного слова, по-крайней-мѣрѣ о томъ дѣлѣ, которое болѣе всего лежало у насъ на сердцѣ. Но о модахъ, вечерахъ, политикѣ онъ разговаривалъ гораздо свободнѣе чѣмъ обыкновенно. Онъ сказалъ, что я могъ бы получить отъ лорда Рингуда мѣсто депутата отъ Уингэма, еслибы не моя несчастная политика. Что могло сдѣлать радикала изъ меня, спросилъ онъ, когда я по природѣ былъ самый надменный человѣкъ? (можетъ быть я дѣйствительно таковъ, сказалъ Филь:- да и многіе либералы таковы). Онъ былъ увѣренъ, что я остепенюсь, остепенюсь и буду держаться политики des hommes du monde.

Филиппъ не могъ сказать своему отцу: «сэръ, я сдѣлался такимъ, потому-что видѣлъ какъ вы ползаете передъ знатью». Было много пунктовъ, о которыхъ отецъ съ сыномъ говорить не могли, и какое-то невидимое, невыражаемое, совершенно непонятное недовѣріе всегда присутствовало при ихъ tête-à-tête.

Они не успѣли еще отпить чаю, когда къ нимъ вошолъ съ шляпой на головѣ, мистеръ Гёнтъ. Меня не было при томъ и я не могу говорить съ увѣренностью, но мнѣ кажется, что при его зловѣщемъ появленіи Филиппъ долженъ былъ покраснѣть, а отецъ поблѣднѣть. «Пришла пора», навѣрно подумали оба; и докторъ вспомнилъ бурные дни своей молодости, когда онъ картёжничалъ, интриговалъ, дрался на дуэли, когда его поставили передъ его противникомъ и велѣли по данному сигналу стрѣлять. Разъ, два, три! каждая рука этого человѣка была вооружена злостью и убійствомъ. У Филиппа было много отваги съ своей стороны, но мнѣ кажется, въ подобномъ случаѣ онъ вѣрно былъ нѣсколько растревоженъ и взволнованъ, между-тѣмъ какъ глаза его отца были зорки, а цѣлился онъ быстро и вѣрно.

— Вы съ Филиппомъ поссорились вчера; Филиппъ сказывалъ мнѣ, началъ докторъ.

— Да, и я обѣщалъ, что онъ поплатится мнѣ, отвѣчалъ пасторъ.

— А я сказалъ, что я самъ ничего лучше не желаю, замѣтилъ мистеръ Филь.

— Онъ ударилъ человѣка старѣе себя, друга его отца, человѣка больного, пастора, проговорилъ Гёнтъ.

— Если вы повторите то, что вы сдѣлали вчера, и я повторю то же, что я сдѣлалъ, сказалъ Филь:- вы оскорбили добрую женщину.

— Это ложь, сэръ! закричалъ тотъ.

— Вы оскорбили добрую женщину, хозяйку въ ея собственномъ домѣ, и я вытолкалъ васъ, сказалъ Филь.

— Я опять говорю, что это ложь, сэръ! крикнулъ Гёнтъ, ударивъ кулакомъ по столу.

— Мнѣ рѣшительно все равно, когда вы называете меня лжецомъ или чѣмъ-нибудь другимъ. Но если вы оскорбите мистриссъ Брандонъ или другую какую-нибудь невинную женщину въ моёмъ присутствіи, я накажу васъ, закричалъ Филиппъ, съ достоинствомъ крутя свои рыжія усы.

— Вы слышите, Фирминъ? сказалъ пасторъ.

— Слышу, Гёнтъ! отвѣчалъ докторъ: — и мнѣ кажется, онъ сдѣлаетъ то, что говоритъ.

— О! такъ вы вотъ чью сторону держите! вскрикнулъ Гёнтъ съ грязными руками, съ грязными зубами, въ грязномъ галстухѣ.

— Я держу эту сторону, какъ вы говорите; и если съ этой превосходной женщиной поступить кто-нибудь грубо при моёмъ сынѣ, я буду очень удивлёнъ, если онъ не отплатитъ за это, сказалъ докторъ. Благодарю тебя, Филиппъ!