(«Экифастуз», «Каргофольлаг» и «фыли» — это «Экибастуз», «Каргопольлаг» и «были». Корова отчаянно боялся зубных врачей — как футболисты уколов — и еще долго отказывался вставлять новые зубы. Это его «фырканье» всех веселило, но иногда приводило к серьезным научным и производственным недоразумениям — например, «пю-бюзоны» он называл «фю-фюзонами», его ученые коллеги не понимали этого термина и переспрашивали, начиналась никому не нужная путаница. В конце концов по моему приказу Гуго и Хуго сначала обманом завели Корову к хорошему дантисту, а потом силой усадили в стоматологическое кресло. В дальнейшем я не буду передавать в отчетах эту особенность его произношения — кроме тех случаев, когда возникали недоразумения, приводившие к серьезным издержкам.)
— Скажи ему, что квантовался на Соловьях, — шепнул Лобан.
Я сказал. (Я в самом деле однажды все лето прожил на Соловьиных Островах с экскурсией, вернее, с научной экспедицией — охранял практикантов-филологов, собиравших местный фольклор; и с тех пор ботаю по фене.) Услышав о Соловьях, Корова совсем потерял дар речи и заплакал. Лобан положил руку мне на плечо и многозначительно произнес:
— Я привез новый фуфель. Завтра опробуем.
— Не понял. Что это — фуфель?
— Фанцирь.
— Да что это такое — фанцирь?!
— Панцирь. Толик так произносит. Фуфайки, ну! Новые фуфайки, прямо из НИИ-Текстиль-Шараглага. Через всю Приобь но диагонали на себе несли.
— Ах вот оно что! — наконец-то понял я. — Промышленный шпионаж!
— Ты потише. Фуфло, шпионаж... Дело не только в новых фуфайках и в промышленном шпионаже. Я самого изобретателя завербовал и на собственном горбу притарабанил!
Вот это подарок! (Я еще не подозревал, с каким промышленным переворотом и с какой научно-технической революцией пожаловал к нам Толик Гусочкин.) Мы заторопились к председательскому «торнадо-кванту». Корова едва поспевал за нами и подозрительно шмыргал носом.
— Горе ты мое! Ну чего ты опять плачешь? — спросил Лобан.
— Футбол, свобода... Какая му... му-у... — замычал Корова, утирая слезы рукавом.
— Что «му-у...»?
— Какая му... музыка! — наконец выговорил Корова и так разрыдался, что пришлось увести его в мою комнату и вызвать доктора Вольфа. Доктор взглянул и приписал:
— Умойте его, а я принесу «красное смещение», пусть выпьет, не запивая, отдышится и выспится.
Корову пришлось умывать, успокаивать, заставлять принять из рук доктора мензурку (сто грамм) чистого медицинского спирта с размешанной красно-перцовой пудрой; потом пришлось бить по спине, укладывать на диван и укрывать одеялом.
ПЕРЕГОВОРЫ С ЛОБАНОМ.
— Что будем делать? — спрашивал я Лобана, пока дядя Сэм суетился и готовил комнаты для гостей. — Мне собирать вещички? Возьмешь конюшню на себя?
— Выйдем на свежий воздух, здесь чем-то пахнет.
— Чем пахнет? Всех клопов выгнали.
— Выйдем!
Опять вышли на свежий воздух.
— Ничем у тебя не пахнет, — сказал Лобан. — Просто дженераль запретил вести в помещениях серьезные разговоры. Так что засунь свой язык себе...
Я весьма подивился такой крутой конспирации и порадовался за Лобана — чувство юмора, хоть и через задницу, возвращалось к нему.
— Так вот, что мы визуально видим? — продолжал Лобан. — Я беру конюшню. Но собирать вещички тебе не надо. Пока оставляем все, как есть. Пока официально ты остаешься главным тренером. Не возникай, это приказ дженераля. Тебе уже подыскивают хорошую работу. А для меня пока придумаем какую-нибудь незаметную должность.
— Как же мы тебя назовем? Начальник команды?
— Нет, это ответственность, это на виду. Что-нибудь потише, будто я не у дел. Чтобы не привлекать внимания.
— Ну, не знаю... Может быть, главный консультант? Звучит вполне безответственно.
— Консультант — это неплохо, — раздумчиво сказал Лобан. — Плохо, что главный.
— Почему? Главный — хорошо. (Этот разговор напомнил мне мой первый разговор с шеф-коком.)
— Главный — настораживает. Если есть главный консультант, значит есть и подчиненные консультанты... Какой-то консультативный отдел при конюшне. Значит, мы что-то задумали.
— А если просто: Консультант? С большой буквы.
— С маленькой, с маленькой буквы. А еще лучше: внештатный консультант.
— Решили. Но если внештатный, то как же тебе платить?
— О моей зарплате не беспокойся.
— Не понимаю. Если тебе нельзя высовываться, а зарплату платят, то займись конюшней без всякой официальной должности. Никто и знать о тебе не будет.
— Нет, надо, чтобы знали — где я. Мое исчезновение тоже может вызвать подозрения.
Я хотел спросить — от КОГО это он так маскируется? — но сдержался; если будет надо, мне скажут.
— Ты не очень-то загибай в конюшне свои порядки. Ладно? Ребята тебя боятся. А тут еще три технических поражения подряд.
— Я знаю. Я постараюсь не загибать.
— Да. Ну, объясни им, что ты не людоед и все такое.
— Если хочешь, сам объясняй. Я делаю свою работу. На работе я злой и кровожадный.
— А если твоя работа потребует от тебя быть добрым?