Приключения Иоганна Мекленбургского

Перья скрипят и выводят на пергаментах витиеватые подписи. Один, другой, третий, четвертый… секретарь посыпает их песком, а хранитель печати скрепляет печатью. Теперь моя очередь прикладывать печать, и я достаю из-за пазухи футляр с золотым кругляшом. С печатью вышла неувязка, Большая государственная сейчас в Москве, хранителем ее является Шереметев. Малая сгинула в Смуту, а другой заказать я не удосужился, так что пришлось импровизировать. Когда светлая мысль об отсутствии печати пришла в мою темную голову, заказывать новую было уже поздно, не говоря уж о том, что делать это в чужой стране, славящейся традициями фальшивомонетничества, немного неразумно. Не мудрствуя лукаво, я вызвал с корабля монетного мастера Каупуша и озадачил своей проблемой. Тот ненадолго задумался, а потом спросил, что должно быть изображено на государственной печати. Тут пришла пора зависнуть мне, но поразмыслив, я решил, что на Малой печати достаточно иметь герб, сиречь двуглавого орла, и мой титул. Объяснив мастеру, в чем отличие русского двуглавого орла от имперского и написав на латыни титул, я пытливо взглянул на него. Тот пожал плечами и попросил лишь материал для изготовления печати.

– Возьми, Раальд, – сказал я, высыпая ему на ладонь рижские дукаты, – если сделаешь быстро, то я дам тебе столько же!

– Завтра у вас будет печать, – решительно ответил он.

– Так быстро?

– У меня есть кое-какие инструменты, так что с надписью проблем не будет, надо только вырезать птицу и святого Георгия на ее груди.

И действительно, к концу следующего дня донельзя уставший латыш подал мне золотой кругляшок с ушком для шнурка, приложив который к расплавленному для такой цели сургучу, я получил четкий оттиск. Головы орла венчала императорская корона, вместо ездеца на гербе Москвы был святой Георгий в рыцарских латах, втыкавший копье в дракона, а не в змея, а надпись по кругу гласила что «Иоганн Теодор – цезарь всех русских», но, в общем и целом работа была изумительной. Похвалив Каупуша и отсыпав ему обещанное (правда, серебром), я уже на следующий день прикладывал ее к мирному договору.

– Как скоро шведские войска покинут мою страну? – спросил я у вручавшего мне футляр с документами вице-канцлера.

– Как только ваше величество выплатит причитающуюся по нему сумму шведской казне, – поклонившись, отвечал он.

– Считайте.

– Что?

Шведы с недоумением смотрели на вытащенные мною векселя на пятьдесят тысяч талеров каждый в Фуггеровском банке. Три недели назад я получил пять таких в магистрате города Риги в качестве погашения контрибуции. Первым не выдержал Густав Адольф.

– Что это? – требовательно спросил он у своего чиновника.

– Насколько я понимаю, ваше величество, это вексель в банке Фуггера общей суммой в пятьдесят тысяч талеров, – любезно пояснил я.

– Не может быть!

– Кажется, все верно, – проговорил внимательно осмотревший векселя один из депутатов, – подписано рижским магистратом.

– Откуда он у тебя? – подозрительно спросил меня король.

– Там же написано – из Риги, – пожал плечами я.

– Ты взял контрибуцию?

В ответ я лишь пожал плечами, дескать, что за глупые вопросы.

– Иоганн, ты мне ничего не говорил!

– Так ты и не спрашивал, – снова пожимаю я плечами.

На лицах всех шведов, от короля до последнего стражника в дверях, написан немой вопрос: «Сколько ты взял в Риге?»

На моем лице, напротив, светится крупными буквами: «Там еще много!»

Однако обстановку надо как-то разрядить, и я достаю последний козырь.

– Господа, а что вы знаете о торговле с Персией? – громко спрашиваю я.

– Вздор, – почти кричит епископ Глюк, – через Московию нельзя торговать с Персией, это всем известно!

– Да ну! – улыбаюсь я. – А вот англичане прекрасно торгуют и наживают на этой торговле огромные барыши. Впрочем, если вы не хотите, чтобы ваши купцы торговали с Персией.… Кстати, кто-нибудь из вас знает, как выглядит шелковая нить?

Депутаты напряженно молчат. Шелковую ткань видели многие, а вот нить…

– Она очень тонкая, – задумчиво говорит Глюк.

Жестом фокусника я достаю из кармана небольшую катушку и показываю ее присутствующим.

– Как вы думаете, какова длина нити, намотанной на катушку?

– Самое многое – пятьдесят футов.

– Давайте измерим?

– Какая странная нить… – задумчиво рассматривает ее Глюк, – неужели…

– Это шелк, святой отец, и сейчас вы в этом убедитесь, – заговорщицки подмигиваю я ему, усаживаясь на его кресло, – измеряйте-измеряйте!