Приключения юнкора Игрека

— М-да… — протянул Сиропов. — Тяжелый случай. Значит, говоришь, все это — ложь и провокация? Ну, а если я, скажем, в школу позвоню и полюбопытствую — что да как? Ты меня тоже пойми. Поступил сигнал — значит, я обязан проверить.

— Тогда подтвердят! — уронил я.

— Что подтвердят? — не унимался Сиропов. — Чьи слова?

— Игрека, — сказал я. — Игрека номер два.

— Тогда как прикажешь все это понимать? — холодно спросил Сиропов.

Все начиналось сначала.

— Олег Васильевич, — взмолился я. — Очень вас прошу — ничего не делайте и в школу не звоните. Понимаете… Это… Я не хотел вам пока обо всем говорить… Рано еще просто… Это все наша с вами операция продолжается. С футболками и майками… Я вам потом все сам расскажу.

Сиропов вздохнул, сказал с недоверием:

— Ладно, если так… Хотя, признаюсь, что-то странно все это. Я не я и подпись не моя… М-да, старичок! Давай договоримся так: в среду я жду тебя ровно в десять утра, идет?

— Еще как идет! — обрадовался я.

— Но учти, — добавил Сиропов, — в среду, и ни днем позже. Больше трех дней дать тебе не смогу. Права не имею.

Раздались короткие гудки, и я положил трубку.

Было от чего прийти в отчаяние. Оба Суровцевы, а с ними, конечно же, и Шакал, похоже, организовали на меня серьезную облаву. Надо же! Мало им было трюка с футболкой — так еще и Сиропову позвонили — да еще и от имени юнкора Игрека. Вот здесь-то и был их просчет. Зная, что в школе есть юнкор, назвавший себя Игрек, они не знали, что Игрек — это я и Борька Самохвалов. Текст они, конечно же, накатали комичный — дальше некуда. Погоди, как это назвал Сиропов? Кажется, телега? Точно — телега! Жалоба значит… Надо это слово запомнить. Интересно, а если бы Сиропов дал эту телефонограмму Рудику Крякину — положил бы он ее на музыку, то есть — на частушки? Конечно, положил бы… Еще как… Он на них что хочешь положит.

И, удивляясь самому себе, я схватил листок и ручку и стал воображать, какие частушки мог бы сочинить Рудик Крякин по мотивам этой самой «телеги», то есть — телефонограммы. Тут же сложились строчки — ничуть не хуже крякинских:

На горе скулит козел,

На нем майки нет.

А Балтабаев нацепил

Шмотку на скелет.

Он скоро всех учителей

Доведет до точки —

Валерьянку станут пить

Прямиком из бочки…

Подружка моя,

До чего ж обидно —

Опозорил целый класс,

А еще не стыдно!

Тут я понял, что частушки можно запросто вязать до бесконечности, бросил ручку на стол и, высвободив перетянутого веревкой Стивенсона, разлохмаченного Катей Суровцевой, погрузился в чтение, бережно перекладывая листок за листком. За книгой и застал меня скрежет в замке — приехал отец.

— Время не тяни, — распорядился он. — Докладывай вопрос по существу. Как у нас на планерке в министерстве.

Можно подумать, что меня когда-нибудь приглашали на их планерку докладывать вопросы. Кроме подписей на майках, у нас к министрам и вопросов-то пока не было.

Я выложил отцу все как есть — с самого начала. Рассказал и о деньгах за футболку, и о кране Хурсанда-бобо, и даже о звонке Сиропова.

— Но почему ты все это не рассказал директору? — удивился отец. — По-моему, все логично и понятно.

— Ябедой быть не хотел.

— Ну и глупо! Такие, как эти твои Ромка и Шакал, и рассчитывают на таких простаков, как ты. Знают, что вы гордые, что считаете себя честными и духом сильными. А в чем сила-то ваша с Борькой оказалась? Гляди как ловко они тебя опутали и подставили. Везде! Серьезный противник. С головой. Уважаю!

Я слушал и недоумевал. Это кем же папа восхищается? Ромкой с Шакалом? И — Катькой, этим ходячим домом моделей?!

— Ну и что же ты предлагаешь? — спросил папа.

— Не знаю. Леопард Самсоныч велел тебе прийти. — Я протянул отцу дневник с записью. — Вот, распишись здесь, что читал.

— Лихо получается! — воскликнул папа. — Значит сам ты ябедой быть не желаешь, но не возражаешь, если директору все это расскажу я! Чистеньким хочешь остаться. Погоди, а где этот Ромка твой живет? Не знаешь?

— В нашем доме. Кто их не знает.

— В нашем?! — обрадовался папа. — Вот не знал. Очень хорошо! Может, прямо сейчас и заглянуть к ним, потолковать с родителями откровенно. Хотя нет… Наверное, на работе еще все…

Я вздрогнул.

— Ты, папа, в своем кабинете совсем от нашего дома отстал. Да у них один Динэр Петрович работает. Борька говорит — бугор он. Шишка какая-то. Очень занятый человек. Ему даже в магазин ходить некогда.

— С чего ты взял? — удивился папа.

— А нам Борькина мама говорила, что ему домой привозят хлеб и всякие другие вещи. Да мы вчера сами видели — какой-то дядька из машины штук двадцать колбасных палок к ним понес. Сноп целый. А еще Борькина мама видела, как на мотороллере ему привезли три ящика финского пива. Такие металлические круглые банки. Зеленые…

Коричневые, — поправил папа и почесал затылок — А у твоего Борьки мама наблюдательная.

Так ей же с балкона все видать, что перед суровцевском подъездом делается. Борька говорит — шибко мама его на Динэра Петровича злая. Говорит, что про таких, как он, драматурги еще пьесу не написали. Говорит, для него Шекспир нужен. Имя у него только какое-то чудное. Динэр.