Приключения юнкора Игрека

Обыкновенное имя. Так раньше любили называть. Динэр — значит Дитя новой эры. Разве ты не слыхал такие имена? Много их. Рэм, например. Или — Мюд.

МЮД?!

Ну да. Международный юношеский день. Не слыхал? Эх вы — с Борькой и его глазастой мамашей! Кто в соседний подъезд сервелат несет — это вы знаете, а историй о том, что каждого касается, — это вы ни гу-гу… Нехорошо.

Я усмехнулся:

— Знаешь, папа, а я б Динэру Петровичу посоветовал бы и своих детишек так же назвать. Придумать и для них что-нибудь позаковыристее.

— Ну-ка, что бы ты предложил! — подзадорил отец.

— Пожалуйста! — с готовностью выпалил я. — Катьку я бы назвал Храдевсберкой…

— Храдевсберка? — переспросил отец. — Что за абракадабра?

— А вот слушай. Храните Деньги в Сберегательной Кассе… Храдевсберка, одним словом.

— Больно сложно! — засмеялся отец. Ромку Суровцева тоже небось окрестил уже?

— Пока нет, — вздохнул я. — Подумать надо. И Шакалу не придумал. Но ему пока и так сойдет. А Ромке — надо подумать.

В другой раз! — строго сказал отец. — Об этом — в другой раз. Пошли к ним.

Суровцевы жили в соседнем подъезде на третьем этаже. На дубовой двери сияла желтая металлическая табличка, на которой значилось: «Суровцев Д. П. — коммерческий директор, лауреат». Папа позвонил и глазок в двери вспыхнул. Загремела цепочка, распахнулась дверь.

Собственно, дверей было две. Внутренняя — стальная — отстояла от первой почти на полметра.

— Как у нашего министра в кабинете, — отметил папа. — С тамбуром.

В дверях, уперев пухлую руку в косяк, стояла мама Ромки.

Динэра Петровича можно видеть? — осведомился папа.

Сейчас спрошу, — бросила она и вновь захлопнула дверь.

Может, надо было попросить ее передать хозяину свою визитку? — усмехнулся папа, но я видел, что ему неловко за то, что перед нами защелкнули дверь, как перед ворами-домушниками. Но нам оставалось только ждать.

Дверь вновь загудела, и Катькина мама, смерив нас холодным взглядом, процедила:

— Проходите. Динэр Петрович примет вашу депутацию, — и она повела нас в гостиную.

Динэр Петрович, в пестром теплом халате и в тапочках, лежал на диване, закинув ногу за ногу, и перелистывал «Крокодил». Напротив него на притопленном в стену крюке висела странная картина — все на ней жило, переливалось. «Да ведь это телевизор! — ахнул я. — А висит, как картина, и не толстая совсем. Японский, что ли?»

На картине появилась Алла Пугачева и запела песню «Поднимись над суетой».

— Приветствую дорогого соседа, — бросил Суровцев папе и, переведя взгляд на меня, с прохладцей добавил — А также соратника нашей дочери Кати. Чем обязан? — Он, кряхтя, оторвал голову от подушки, сел и кивнул на журнал, оставшийся лежать на диване:

— Вот — «Крокодильчиком» балуюсь. Презанятный и преполезный, доложу вам, учебник.

— Учебник? — удивился папа.

— Учебник, — кивнул Суровцев. — Если с умом сей журнал читать, — лучше института жить научит. О талантливых людях, черти, пишут! Завидки берут, когда узнаешь, какие головы рядом с нами живут.

Он вздохнул и добавил:

— Правда, пока они рядом…

А вы, часом, не перепутали? — спросил папа. — «Крокодил»— с «Работницей» или «Огоньком»? Уж не жуликам ли прикажете завидовать? У «Крокодила» герой известен.

Почему же одни жулики? — обиделся Суровцев. — Позвольте не согласиться, уважаемый сосед. У вас глубоко однобокий подход. Юристы, позволю вам доложить, очень любят древнюю судебную формулу, а она призывает выслушать другую сторону.

Ну и что же?

А то, что другой стороной и являются те, которых вы только что малосимпатично округлили словом «жулик». А среди них, соседушка, тоже головы есть, и калибра немелкого! Слыхали, может: дерево есть такое — эвкалипт? Очень высокое…

Слыхал, — сказал папа. — Еще когда в школе учился. Это почти до нашей эры было…

Его специально на болоте сажают, этот эвкалипт гениально воду пить умеет — как верблюд. Вот и живет он себе на болоте, водичку посасывает, и никому в голову не приходит, что зарвался этот эвкалипт — больно много истребляет. Он ведь, если рассудить, всем хорошо делает — болото осушает…

Забавная аллегория! — усмехнулся папа. — Почти басня.

— Басня моя еще не кончилась, — сказал Суровцев. — Она только начинается. Потому как стоит лишь болоту иссякнуть и появиться тверди, как все сразу начинает косо поглядывать на работягу эвкалипта: чего, дескать, торчит здесь этот дылда-дармоед да зря воду переводит, а ее и так недостает культурным растениям. Тут уже и до бензопилы недалеко…

Простите, — перебил Суровцева папа. — Позвольте полюбопытствовать: вы — лауреат, извините, чего?.. Я на двери прочитал.

Мой супермаркет занял в позапрошлом году первое место в районном смотре.

Так это магазин ваш, стало быть, лауреат! — усмехнулся папа.

Не вижу разницы! — сухо бросил Суровцев. — Я себя от рабочего места не отделяю.

— Ну, тогда и я — лауреат! — сказал папа. — В конце декабря квартальную премию получил — двадцать пять процентов от оклада. Надо будет тоже табличку себе на дверь заказать — «Балтабаев Гэ Эр — Лауреат квартальной премии!» Как, годится?! — папа засмеялся.