Приключения капитана Кузнецова

Луг кончился, а впереди преграждает путь мрачная картина недавнего таежного пожара. Недогоревшие великаны-стволы, как подгнившие столбы, обугленные и черные, угрожают свалиться от легкого прикосновения или даже от звука и навсегда придавить путника. Кое-где они опираются друг на друга вершинами, образуя арки и причудливые черные пирамиды. Земля покрыта завалом хаотически вздыбленных черных колодин. Кое-где этот хаос уже скрывают густые заросли первого жителя пожарищ иван-чая да неизвестно кем занесенного сюда обитателя пустырей — роскошного лопуха.

Не трудно разгадать, что не больше года назад здесь прошел «комбинированный» — верховой и низовой — пожар при небольшом северном ветре. Мне не так давно приходилось вылетать на ликвидацию таежного пожара, и перед глазами ясно встает картина страшной стихии.

Со скоростью тридцати километров в час, с треском и ревом по вершинам деревьев мчится бушующая миллионами пляшущих языков красная пелена огня. Над кипящей пламенем тайгой подымается огромное плотное облако черного дыма. Удушливая копоть закрыла полнеба, спрятала солнце, запуталась в деревьях, придавила землю; огромное пространство тайги среди ясного дня погружается в черный мрак.

Вонючий дым выгоняет из норок горностаев и соболей, и они присоединяются к стайкам мчащихся с обезумевшими от страдания и страха глазами колонков и бурундуков, зайцев и лисиц. Эту таежную мелочь давят копытами лоси и косули, топчут медведи и волки. Кашляют и мечутся по веткам обезумевшие белки. Одни уже с горящей шерсткой замертво свалились на землю, другие пытаются спастись прыжками… Дым слепит глаза, запирает дыхание. Изнемогшие зверьки валятся на мох и вместе с воющими волками и стонущими медведями становятся пищей рыщущего низом ненасытного пламени. Все живое превращается в дым, в пепел…

Где тайга освоена человеком, и там он не редкий гость, языки всепожирающего пламени появляются часто, и виновник этому — он же, человек. Не любой, конечно, не всякий, а беспечный или вредный. Но кто виновник гибели тайги и ее жителей здесь?.. Кто превратил огромное пространство цветущей земли в пустыню?!.. Ведь здесь еще не ступала нога человека и выстрел охотника не будил веками спящее эхо… Зажечь тайгу здесь могла только молния.

Устраиваюсь на ночь у самой «опушки» гари. За сухими дровами ходить недалеко, но они зачернили руки, испачкали одежду, бороду. На бивак возвращаюсь черный, как из трубы. Но и этого мало: брюки и куртку облепили лопуховые репьи. Сдираю с одежды непрошеных попутчиков и бросаю в костер. Репьи потрескивают, издают приятный запах подогретого растительного масла. И тут вспомнил, что в Японии с давних времен возделывают лопух, как овощ. В его корнях есть сахар и белки, а семена дают душистое масло.

До темноты я успел надергать немного корней лопуха. Из поджаренных кусочков получились приятные сладковатые корочки. Часть засушенных корней растер на камешках и засыпал в кипящую в консервной банке воду. Получился вкусный вроде кофе напиток.

Ночная изморозь упрямо борется за свои права. Уже поднялось солнце, а она, побелив в темноте ночи листья трав, землю, обугленные колодины, не думает оставлять насиженное место. За ночь не прошла усталость, не хочется двигаться с места. Кажется, что поход длится несколько недель, а то и месяц. Привал приходится удлинять, но силы все равно куда-то уходят, слабеют мускулы, а по ночам опять болит колено. Скорее бы добраться до желанной реки, хотя бы до какой— нибудь речушки.

У опушки гари чудом сохранилось несколько березок. На веточках сиротливо колышутся одинокие оранжевые листочки. Нахлынуло желание поговорить, хоть с кем-нибудь обменяться словом. Я снимаю бересту, разрезаю на листочки и, прислонившись спиной к стволу, записываю события вчерашнего дня. На записи упрямо ложится длинная, пахнущая дымом и живицей, жесткая борода. Несколько раз я пробовал сбрить ее лезвием перочинного ножа, но пробы вызывали мучительную боль, и я прекращал ненужные истязания.

Когда-то в детстве такими же ножами мы брили друг другу головы. И тоже до слез царапало и щипало, но мы терпели. Может быть потому, что уж очень хотелось быть похожим на доктора, или помогало взятое потихоньку из дому мыло, не знаю, но никогда не приходилось бросать бритье на половине головы. Здесь, при стирке белья и мытье головы, я легко заменяю мыло настоем из древесной золы, щелочью. Но для бритья этот настой оказался совсем непригодным. Попав в царапины, оставленные ножом на скулах, он в несколько раз усиливал мученье. И вот с бородой приходится мириться.

Заканчиваю запись. Прочтет ли кто живой? И, взвалив ношу на спину, с неохотой вхожу в мрачную гарь. Но, что за звуки?