Приключения капитана Кузнецова

Шишарь так увлекся работой, что не обратил внимания, когда я подошел совсем близко и стал у сосны. Укрепленная в щели сколка шишка стоит вверх кончиком, а дятел ходит вокруг и ударами клюва отламывает чешуйки. Минуты за три шишка растереблена, семена съедены, и дятел улетает за новой добычей.

Выбросив клювом остаток старой шишки — стерженек с редкими чешуйками — в щель станка, на то же место дятел поставил вновь принесенную, а закончив ужин, улетел к сосне и спрятался в небольшом дупле.

Оглядывая наковальню дятла, сплошь усыпанную вокруг потеребленными шишками, я вспомнил, что таких станков со свежеразбросанными объедками приходилось видеть в тайге немало. Значит дятлы остаются здесь и на зиму и вместо недоступных в мерзлой коре червяков-подкорников питаются семенами шишек ели.

ЗАБЛУДИЛСЯ

Утро двадцатого апреля выдалось ясным и тихим. Взошедшее солнце веселыми зайчиками заиграло по насту, на темных зеркальцах лужиц. На опушках тайги по-весеннему приветливо щебетали синицы, пересвистывались рябчики, нежными колокольчиками перекликались чечетки. Днем солнце припекает все смелее, в воздухе запахло весной и хвоей; на полянах и марях зашуршал оседающий снег, весело звенят подспудные ручьи. Лыжи проваливаются в потемневшую снежную кашицу, становятся обузой; лицо покрылось испариной, на груди и на спине рубашка взмокла от пота. Но весенние звуки тайги прогоняют усталость, и испещренное черными оспинками обнаженных кочек. Лосиное болото уже осталось позади. В пихтаче за болотом делаю первый привал.

Это был последний поход к шалашу, поход за самородками. Я рассчитывал задержаться там только на один день. Ведь скоро луга, пади и мари надолго покроются толстым слоем мутной полой воды, и тогда к шалашу не добраться, золото останется там. Когда я собрался в обратный путь, неожиданно с севера накатился густой туман и грязной ватой укутал тайгу. Сыростью и холодом он пронизывал тело, густой поволокой слепил глаза так, что трудно было отыскать не только метки на деревьях, но даже свой вчерашний след. Потом туман угоняло ветром, а взамен из туч сыпался то дождь, то град, то снег, то вместе разом, и я, прикованный капризами погоды, сидел у шалаша три дня.

Небольшой запас продуктов закончился, и на дорогу осталась только одна копченая рыбешка да немного соли. Теперь эту небольшую рыбу надо разделить на два дня пути.

Затоптав костер и взвалив ношу на плечи, иду тайгой. С юга подул теплый ветерок и шаловливой детской ручонкой теребит бороду, гладит лицо. И кажется, что сейчас потянутся к озеру косяки уток, весело защелкает дрозд, а на опушку выйдет проснувшийся медведь. Но вдруг жалобно запищала кедровка, тревожно зашумела тайга, по небу заметались свинцовые тучи, спряталось солнце и деревья погрузились в серый полумрак. В лицо посыпалась крупа, за воротник скатились холодные букашки. Между деревьями заметался холодный ветер и закрутил уже не крупой, а снегом. Я потерял отметки и сбился с направления, лыжи то и дело натыкаются на стволы и колодины — двигаться дальше нет никакого смысла.

Снимаю рюкзак и лыжи и прислоняюсь спиной к стволу сосны за ветром. Но ствол защищает мало, ветер забирается под одежду, гуляет по коже, и я пляшу на месте, чтобы хоть немного согреться. Проходит час, другой, ветер стихает, а снег все сыплет, будто прорвалось небо. Уже укутались белым пухом и отяжелели кроны, спрятан под периной крепкий наст, а снегопаду нет конца.

Собираю ветви и у самого ствола делаю небольшой шалаш. В нем развожу костер и жду рассвета. Утром заря моргнула светлой бровью и потухла, серой шерстью нахмурилось небо, а лес напевает угрюмую песню. На лучшую погоду нет пока надежды, а надо идти, чтобы не заплутаться совсем в незнакомых дебрях, не упасть с голоду, идти туда, где теплая постель, где у потолка висит готовая к походу берестянка.

И я иду наугад, радуясь тому, что на голову не валит снег, что в лицо не хлещет дождь. Только не успел еще найти своих пометок на деревьях, как снег опять посыпал, спорый и мокрый. Иду назад к месту ночлега, но лыжню уже скрыло свежим снегом, и я совсем запутался в незнакомой чаще.

Опять строю небольшой шалашик, до лесной подстилки разгребаю снег, из пихтовых лап стелю постель и, закусив последним кусочком рыбы, засыпаю у «сибирского» костерка из трех длинных, положенных крест-накрест бревен. К утру снегопад прекратился, и я снова шагаю наугад против ветра, как, кажется, шел и вчера. Солнце так и не показалось, а к половине дня из нависших серых облаков заморосил холодный мелкий дождь. Падая па ветви, на одежду, капли тут же замерзают, кусты покрываются толстой, звенящей как стекло, гололедицей, куртку и брюки сковывает панцирем. Ноша стала невыносимо тяжелой, давит в спину и ломит плечи, ноги подкашиваются от усталости, а пустой желудок требует пищи. Но надо идти, и я шагаю и шагаю без остановки, нередко забывая придерживаться нужного направления на землянку.