Джо обул ботинки, напялил парку и пошел рассказать о своем открытии Шэнненхаусу. Ночь выдалась мягкой и безветренной; термометр показывал всего лишь минус шестнадцать градусов Цельсия. Звезды роились на небе в странных южных созвездиях, а вокруг низко висящей луны виднелось яркое голубовато-зеленое кольцо. Водянистый лунный свет лужицей переливался через Барьер, никак его, впрочем, не освещая. Если не считать радиовышек и дымовых труб, торчащих из снега подобно плавникам касаток, ни в одном направлении ничего видно не было. Горы в форме люпинов, выдавленные наружу гребни, похожие на груды гигантских костей, обширный палаточный городок остроконечных сугробов, что лежал к востоку, — ничего этого Джо не различал. Немецкая база могла лежать в каких-то десяти милях по ровному льду, сверкая как карнавал, и все же оставаться незримой. Уже на полпути к ангару Джо вдруг остановился. С прекращением его хрустящих шагов из этого мира словно бы ушел последний звук. Тишина была такой абсолютной, что всякие внутренние процессы в черепной коробке Джо сперва стали просто слышны, а потом сделались поистине оглушительными. Никаких сомнений, тайный немецкий снайпер даже в этом непроглядном мраке запросто смог бы снять Джо просто по реву ливнестока вен у него в ушах, гидравлическому щелканью клапанов в его слюнных железах. Пригибаясь пониже и поминутно спотыкаясь, Дню заспешил к люку ангара. Когда же он к нему приблизился, встречный ветерок принес с собой резкую вонь крови и паленой шерсти — столь сильную, что Джо аж задохнулся. Шэнненхаус не иначе как гальюн или гору ворвани запалил.
— Пшел вон, — рявкнул Шэнненхаус. — Исчезни. Держись отсюда подальше. Иди своего вонючего пса поеби, ублюдок, жидовская морда.
Этих любезных пожеланий Джо удостоился еще на полпути вниз по лестнице, недостаточно низко, чтобы увидеть нутро ангара. И всякий раз, как он пытался сунуться дальше. Шэнненхаус швырял ему что-нибудь в ноги — монтировку, коленчатый вал, сухую батарею.
— Что ты делаешь? — крикнул Джо. — Чем это так воняет?
Вездесущее амбре Шэнненхауса явно усилилось с тех пор, как Джо последний раз его видел. Теперь ко всему вышеперечисленному туда добавились горелые бобы, горелая обмотка проводов, аэролак. Впрочем, весь остальной смрад почти заглушала жуткая вонь свежевыдубленных тюленьих шкур.
— Весь мой брезент был ни к черту, — с легкой грустью и как бы себе в оправдание сказал Шэнненхаус. — Должно быть, он на спуске промок.
— Ты покрываешь самолет тюленьими шкурами?
— Вот дубина. Самолет как раз и есть тюлень. Тюлень, который по воздуху плавает.
— Да-да, конечно, — сказал Джо. Широко распространенным явлением было то, что Наполеонов психбольниц всего мира выводили из терпения собственные Аустерлицы и Маренго. — Я пришел сказать тебе только одно. Фрицы здесь. На Льду. Я их по радио слышал.
Последовала долгая, выразительная пауза, хотя какую эмоцию она выражала, Джо понятия не имел.
— Где? — наконец осведомился Шэнненхаус.
— Точно не знаю. Он что-то сказал про тридцатый меридиан, но… точно я не знаю.
— Там, значит. Где они раньше были.
Джо кивнул, хотя Шэнненхаус его не видел.
— Это сколько? Тысяча миль?
— По меньшей мере.
— Тогда насрать на них. Ты командованию доложил?
— Нет, Джонни. Нет. Еще нет.
— Ну так иди и доложи. Черт, что с тобой за херня? Ты что, с дуба рухнул?
Он был прав. Джо следовало связаться с командованием в тот самый момент, когда он закончил стенографировать перехваченное сообщение. А раз у него к тому же были некоторые соображения на предмет источника информации, то неспособность Джо это сделать являлась не просто нарушением установленной процедуры и неповиновением приказу (докладывать о всех попытках фашистского вторжения на континент), который поступил напрямую от самого президента, но к тому же ставила в непосредственную опасность их с Шэнненхаусом. Если Джо знал о немцах, они почти определенно знали о Джо. И все же, подобно тому, как он не донес на Карла Эблинга после первой бомбовой угрозы Эмпайр-стейт-билдинг, теперь некий импульс снова не позволил ему открыть канал на Кубу и дать отчет, который он по долгу службы обязан был дать.
— Не знаю, — сказал Джо. — Не знаю, что со мной за херня. Может, я с дуба рухнул. Извини.
— Вот и хорошо. А теперь выметайся.
Джо взобрался назад по лестнице и вышел в ртутно-синюю ночь. Когда он пустился обратно на север к люку радиорубки, что-то замерцало в самой середине неизвестности, так смутно, что Джо сперва принял это за некое оптическое явление, схожее с эффектом полной тишины в ушах, что-то биоэлектрическое, происходящее внутри его глазных яблок. Нет, что-то и впрямь там было — темный шов на горизонте, отороченный почти невидимой бледно-золотистой ленточкой. Видение было столь же смутным, что и мерцание идеи, которая начала в тот момент зарождаться в голове у Джо.
— Весна, — вслух сказал Джо. Холодный воздух скомкал слово, точно целлофановую обертку от рыбы.