Приключения Мак-Лейстона, Гарри Руперта и других

Камилла лежала лицом вверх на диване, ей хотелось плакать. Слез не было. Ее охватило то странное романтическое настроение, что овладевает иногда больным человеком. Камилла не помнила ни своего отца, ни матери. Она выросла в семье крестьянина вместе с его сыном Франсуа. Он сразу понравился ей, еще в детстве; что-то в нем напоминало ей брата, только брат был белокур, а Франсуа черноволос.

В дверь постучался Дюверье. «Сейчас начнет извиняться! — подумала Камилла. — Боится Креве, гад!». Она не отозвалась. Дюверье постоял под дверью и ушел.

Тем временем Креве превратился в кучку пепла, которую доктор высыпал в бумажный пакет. Затем он снова подсоединил электрический провод, спустился по лестнице, сел в таксомотор и покатил по улице.

В багажнике лежал чемодан с металлическими деталями, а в пиджачном кармане — ее величества кавалергардского полка ротмистр.

За перегородкой разговаривали.

— Ой, нет. Я совсем не хочу в Марокко!

— Вот как. Тебе паша не нравится?

— Я с тобой, подлец, не разговариваю!

— Может, сюда хочешь?

Циничный хохот всколыхнул с полдесятка тяжелых животов.

Щелка была узенькая и не позволяла увидеть, что делалось в каюте.

Она подобралась еще ближе к перегородке и продолжала слушать. Первый — женский — голос сказал:

— Слушайте, неужели вы потеряли всякое человеческое чувство? Отпустите меня, слышите?

Мужчина отвечал:

— Ишь, графиня нашлась! Думаешь, ты одна такая? Ты вот с других пример бери — иная баба сама просится. Чем под мостом ночевать, лучше у турок жить, беды не знать.

Вокруг рассмеялись.

— Халву будешь есть! На изюме спать! Кишмишем укрываться будешь!

Она приникла к перегородке и пыталась разглядеть говорившего.

— С голоду не умрешь, не бойся! — продолжал голос под дружный издевательский хохот здоровенных глоток.

— Это тебе не то, что в России, живот не усохнет. У самого паши будешь жить. Персики прямо в рот будут падать. И работать не придется. Ты такой жизни еще не видела.

— Я заплачу вам. Сколько вам нужно, скажите! Слышите, я заплачу, сколько скажете.

— Чем же ты, сударыня, заплатишь?.. Бывало уже… — начал голос, но его перебил строгий баритон:

— Что с ней болтать! Эге — ты у нас благородная дама там, что ли? Заткни глотку, а то мы тебе живо отобьем охоту разговаривать!

Все смолкло.

Подслушивавшая отпрянула от перегородки и, крадучись, ушла.

Эдит плакала горькими слезами, сетуя на свою неопытность.

Дама с двумя детьми… Хорошенький коттедж, чай с каким-то очень крепким, ароматным ромом… Дальше черное небытие… дальше этот трюм.

Она вспоминала малейшие подробности. Эта дама была как две капли воды похожа на ту, что купила у нее перстень. Надо же иметь такую дырявую память!

Она и две другие пленницы спали в отведенной им каюте на четырех человек.

Одна из них, высокая полная женщина с обесцвеченными пергидролем волосами, относилась к инциденту стоически. Марокко так Марокко — Алжир так Алжир. Интересная женщина везде придется к месту. Возможно, там даже лучше будет. Она была суеверна, как старая деревенская бабка, эта высокая полная женщина с пергидрольной копной волос.

Эдит держалась со второй, маленькой полькой. У польки был жених где-то в Марокко, и она надеялась там каким-то образом освободиться. Высокая уже спала. Эдит и маленькая сидели рядом на кровати и обдумывали свое положение. Как ни хотелось Эдит успокоить маленькую и успокоиться самой, она не могла скрыть от себя, что дело их совершенно безнадежное. Ободренная словами Эдит, полька чирикала с полчаса и посреди какой-то фразы уснула.

Эдит не могла спать. Она многому научилась за эти месяцы. Огромное, величественное поле человеческой жизни, бывшее ранее книжным маревом, стало теперь страшной явью. Тяжелый, скудно оплачиваемый труд был лучшим цветком этого поля, ибо вокруг высились иссохшие кусты безработицы, буйно всходили сорные травы проституции, торговли белым товаром.

Как бы она теперь хотела, чтобы ничего этого не было.

Она понимала уже и больше; она понимала теперь, что не только жалкая АРА, но и сам могущественный м-р Лейстон и великий Морган ничем не могут улучшить условия человеческой жизни. Она начинала понимать, что дело не в людях, а в устройстве общества, вспоминала гневные слова Кэт и соглашалась с ними. Вспоминала, как с ней не захотел разговаривать матрос, спасший ее от Рипса на «Виктории».

Что это за человек? какая сверхчеловеческая энергия! До сих пор образцом энергии был для нее отец, но этот матрос показался ей сильнее м-ра Лейстона. Между ним и Лейстоном было какое-то сходство. Но матрос был физически и душевно сильнее миллиардера. Почему же он тогда не богат?

Ей представился общественный строй, в котором люди слабые, никчемные и развратные одолели сильных и гордых, глупые и подлые угнетали умных и честных… Мысли закружились, и американка заснула.

Она проснулась, почувствовав чью-то руку у себя на глазах. Хотела снять с лица руку подруги по несчастью и схватила жилистую мужскую руку. Не успела она вскрикнуть, как рука скользнула ниже и закрыла ей рот. Она начала отчаянно бороться, и тогда вторая рука, прикоснувшись к ее лбу, сказала: