Дегенерат тем временем рассказывал, как он сидел в Че-Ка, как ему удалось сбежать, и не жалел выражений по адресу большевиков. Сашко кончил читать. Кончив читать, он аккуратно сложил письма и швырнул их дегенерату в лицо.
Дальше он немного разошелся, стукнул кулаком по столу и крикнул:
— Ты куда попал, сукин сын? Вон отсюда, сволочь!.. (Здесь Сашко во второй раз за этот день воспользовался сакраментальной формулой.)
Субъект сник и стал пятиться к двери.
— Я, я ничего, извините, товарищ, я сам демократ, я сам революционер, два раза в тюрьме…
— Вон! — закричал Сашко и приподнялся со стула. Субъект дрожащими руками открыл дверь и ускользнул прочь.
Сашко вскочил и дважды прошелся по комнате. В эту минуту постучали снова. Вошел высокий крепкий человек с мрачным выражением лица. Вся кожа у него на лице, словно оспинами, была покрыта мелкими пятнышками.
— Садитесь, товарищ.
На худом лице появилась теплая улыбка. Он сел.
— Говорите, что нужно!
— Я солдат, — начал тот. — Родился под Владивостоком. Меня вместе с другими послали еще в ту войну в Марсель с экспедиционным корпусом. Сидел в окопах, ходил в атаку два года. Просился в Россию — не пускают. Сидел в карцерах раза четыре. Приходилось снова идти в окопы. В 17 году узнали, что в России революция. Не захотели воевать и мы. Устроили митинг. Тогда нас погнали на передовые позиции, сзади расстреливали из пулемета. Выбили почти половину. Меня ранили пулей из французского пулемета в руку. Затем нас загнали в концентрационный лагерь. За каждое слово беспощадно пороли. Во Франции бьют не хуже, чем избивали в царской России. Бьют, отливают водой и снова бьют. Доктор следит, чтобы не забили насмерть. Лагерь был такой: сами должны были вырыть ямы, ямы обнесли колючей проволокой. В этих ямах мы жили полгода. Еды почти не давали. Покорившихся направили служить у Колчака и Деникина.
Меня били шесть раз, я не хотел ехать. Потом меня и еще нескольких послали в Конго мостить дорогу.
Солдат остановился. Затем указал рукой на свое лицо, испещренное пятнами.
— Знаете, что это такое? Над нами стояли негры с нагайками. Когда в жару упадешь от солнца, бьют, пока не встанешь. Заболеешь — просишься к доктору — бьют, пока не признаешься, что здоров. Я подцепил малярию. Меня били, заставляли работать. Однажды я не смог встать. Пришел унтер и велел идти работать. Я хотел подняться и не смог, сколько он ни бил меня нагайкой. Тогда они привязали меня к дереву. Под деревом был муравейник. Лицо и все тело мне смазали сахаром.
Несколько товарищей там умерли. И я бы оттуда не выбрался, если бы не один товарищ, проезжавший по той дороге…
Солдат снова остановился.
— Я был в величайших боях мировой войны. Все это ерунда по сравнению с тем, что я пережил впоследствии.
Руки его задрожали, и из горла вылетел какой-то дикий болезненный крик.
— Я никогда не плакал — вы можете мне поверить!
Он, содрогаясь всем телом, издавал урывками какие-то волчьи звуки.
Оба сидели молча.
— Вы не знаете, кто вас освободил? — спросил Сашко.
Солдат молчал. Спазматические корчи корежили его горло.
Наконец он снова смог заговорить.
— Я не знаю его фамилии. Он многим помог. Такой невысокий, наш земляк.
— Русский? — спросил Сашко.
— Ну так, вроде русский. Украинец! — объяснил солдат.
— Как он туда попал?
— Он говорил, что присоединился к какой-то экспедиции. Эта экспедиция пропала в болотах. Он один спасся.
— Хорошо! — сказал Сашко. — Завтра вы можете получить бумаги.
Он поднялся и пожал солдату руку.
Уважаемый профессор Мессеби окончил свой manicure и играл в кабинете с котом. Он не привязывал ему бумажки к хвосту, как делали некоторые великие люди в часы отдыха, а нашел другой, на его взгляд, более интересный способ. Набрав полный рот дыма, он вдруг пускал его коту в морду. Кот прыгал и убегал, но вездесущая рука профессора ловила его за хвост, и кот получал новый заряд дыма в морду. Уважаемый ученый знал по опыту, что еще через минуту кот начнет царапаться — тогда он брызнет ему одеколоном из шприца прямо в глаза, чтобы острой болью немного успокоить взволнованное животное. Гуманный профессор взялся за шприц, когда ему принесли визитную карточку.
От радости профессор выпустил коту в глаза чуть ли не весь одеколон и, пнув животное на прощание ногой, стал потирать руки. Он зажег сигару от сигары, придвинул ящичек со свежими сигарами и застыл. На сей раз он уже немного опасался слишком явно проявлять свою радость — о, напротив, он будет суров и непреклонен, пусть теперь тот просит!
— Войдите!
Быстрым шагом в комнату вошел какой-то человек и сразу сел против профессора.
«Как он… Да это не Руперт! Что за чертовщина?!» — едва успел подумать профессор.
— Вы интересуетесь способом изготовления препарата «Альбо», — начал незнакомец. — Я пришел сюда по делу его изобретателя, Гарри Руперта.
— Да, очень приятно, — сказал профессор. — Я слушаю. (По-видимому, сам Руперт побоялся прийти.)
— Руперт