Приключения Михея Кларка: Роман; Исторические рассказы; Военные рассказы

Самый дальний и глубокий туннель заканчивался дверью, а за ней лежало большое пустое помещение, перекрытое сводом. Оно было совершенно пусто, лишь в центре возвышался ограждающий устье колодца парапет, прикрытый окованной железом дубовой крышкой. На парапете высечены были древние изречения; современные восточные мудрецы не могли прочесть их, ибо колодец существовал задолго до того, как греки основали тут Византий. В те времена выходцы из Халдеи и Финикии настроили здесь жилищ и огромных несокрушимых временем каменных глыб. Это поселение, расположенное много ниже уровня современного города, послужило потом его основанием.

Дверь захлопнулась, и евнух знаком приказал стражникам снять тяжелую крышку с колодца. Раздался раздирающий душу детский крик, мальчик в ужасе и тоске прижался к отцу-настоятелю, а тот тщетно пытался вызвать жалость в безжалостном сердце.

— Что вы хотите сделать?.. Не убьете же вы невинное дитя?! — восклицал он. — Он тут ни при чем… Это я привел его сюда, я и виноват… Я и дьякон Бэрдас. Наш грех — нас и казните. Старикам не страшно — смерть все равно близко. А на него взгляните только: как он юн, как красив!

Его ждет жизнь. О, господин мой, сжалься над сиротой, помилуй его, не бери грех на душу, не убивай его!

Старик на коленях подполз к евнуху и припал к его ногам. Мальчик захлебывался в рыданиях. Тем временем безмолвные чернокожие рабы своротили крышку с колодца смерти. Не удостоив настоятеля ответом, Василий поднял осколок камня и бросил в колодец. Долго слышались глухие его удары о забывшие свой возраст, пропитанные влагой и поросшие мхом стены, и наконец раздался всплеск. Затем евнух сделал повелительный жест, и черные стражники оторвали мальчика от отца-настоя-теля. Душераздирающие вопли жертвы, лишенной последней защиты и надежды, были так пронзительны, что никто не услышал стремительных шагов императрицы.

Задыхаясь, вбежала она в подземелье и обняла сына.

— Стоять! — крикнула она рабам. — Никогда этого не будет! Никогда. Не бойся, дитя мое, радость моя. Я тебя им не отдам… Я с ума сошла сначала, темные силы мной овладели. Дорогой ты мой! На какое зло могла решиться твоя мать! Мои руки были бы в твоей крови. Но с этим все. Поцелуй меня, Лев. Хоть раз в жизни ощутить эту радость — губы своего дитяти на своих губах. Ну, теперь в последний раз — я теряю силы от твоих поцелуев и не смогу спасти тебя.

Теперь она обратилась к отцу-настоятелю:

— Старик, твой сан и твои преклонные годы не позволят тебе осквернить уста ложью, ведь ты уже чувствуешь дыхание смерти. Скажи, все эти годы моя тайна вправду оставалась тайной?

— Государыня, всю жизнь я старался ходить путями совести и правды. Лгать мне не подобает. Клянусь святым Никифором, нашим небесным покровителем: только я и старый дьякон Бэрдас — больше не знает никто.

— Тогда замкни свои уста навсегда. Я верю тебе: ты молчал десять лет, с какой стати ты начнешь болтать теперь. А ты, Лев? — Феодора бросила на сына взгляд, который мог бы показаться суровым, если бы не волны любви, лившиеся из ее прекрасных глаз. — Тебе можно довериться? Ты посвящен в тайну, которая тебе не поможет, а меня может легко погубить.

— Я ни за что на свете не наврежу тебе, мама. Клянусь, я буду верно хранить эту тайну.

— Я верю вам обоим. Я сделаю богатый вклад в ваш монастырь, отец-настоятель, чтобы мой сын жил, ни в чем не нуждаясь, и радостно вспоминал день нашего свидания. Теперь ступайте. Никогда не пытайся увидеть меня, Лев, я этого не хочу. Если ты застанешь меня доброй и справедливой — погибну я, если разъяренной и жестокой — ты. И не дай бог, чтобы возникли самомалейшие слухи. Это будет означать, что вы нарушили обет молчания, и, клянусь святым Георгием, я не пощажу тогда ни ваш монастырь, ни всю братию. Страшная кара ждет каждого, кто нарушит верность императрице.

— Я ручаюсь за себя, за дьякона Бэрдаса и за своего воспитанника Льва, — твердым голосом сказал монах. — Но кто поручится за остальных: за этих рабов, за этого правителя? Не пострадать бы нам за чужую вину!

— Не сомневайся, — решительно отвечала императрица, и в глазах ее уже остались только жестокость и беспощадность. — Рабы — безъязыкие, они никогда никому ничего не смогут рассказать. Ну, а Василий…

Прекрасная белая рука повторила тот самый жест, которым так недавно он сам приговорил к смерти своих пленников.

Черные рабы вцепились в евнуха, как охотничьи псы в добычу.

— Помилуйте, великая государыня! За что? Чем я провинился? — Голос был тонкий, пронзительный, срывающийся на визг. — За что казните? Проявите великодушие, простите, если я ошибся!..

— Разве не ты принуждал меня убить мое дитя, пролить родную кровь? Разве не ты собирался запугивать меня моей тайной? Да у тебя на лице это было написано! Тебе очень нравилось обрекать на казнь других. Попробуй теперь сам. Смерть ему! Я сказала!