Приключения Мишки Босякова, кучера второй пожарной части

III. ДОМ ГОРИТ, ДА ВСЕ ГОРИТ

Сквозь сон Мишка услышал произнесенные полушепотом свое имя и фамилию. Говорили прямо под ним, на нижних нарах. Голос Геннадия Сидоровича он узнал сразу. Второй был немного знаком, а вот третий, глуховатый, припомнить никак не мог. Очевидно с обладателем этого голоса Мишка прежде не встречался.

— Мудрить нечего, — согласился незнакомец с Геннадием Сидоровичем, — помочь сироте надо. Только наш-то брандмейстер хуже тигры. Загубит мальца.

— Почему загубит? — возразил Геннадий Сидорович. — Малец от брандмейстера далече будет. Соображай, Киприян!

— Да я сооображаю, — обиженно ответил Киприян. — Чего уж тут! Ну, станет он, скорее всего, кучером на одноконном бочечном ходе... Кучера на том ходе теперь ведь нетути, брандмейстер Кузьмича к себе перевел. Однако все мы под брандмейстером, как под богом, ходим. Чего зря заблуждаться, дескать, малец далече будет.

— А ты, дядя Коля, как подскажешь? — обратился Геннадий Сидорович еще к одному собеседнику. И Мишка сразу вспомнил солидного плечистого пожарного с грубоватым лицом, который ночью дежурил около главного входа в деревянной полосатой будке.

— Как подскажу? — деловито кашлянул дядя Коля. — Очень просто подскажу. Разве пожарные людей в беде оставляют? Где про то слыхивали? Нигде... Если у Михаила Босякова ни кола ни двора — милости прошу к нашему шалашу. А окромя всего прочего, кучер на одноконный бочечный ход, слышь, действительно нужен.

— Молодой он шибко! — протянул Киприян. — Заест брандмейстер-то!

— Мы его обиду не дадим, — пообещал Геннадий Сидорович. — Да парнюга и сам зубастый, палец в рот ему не клади.

На спине Мишке лежать надоело, и он, по-прежнему не открывая глаз, попытался осторожно перевернуться на правый бок, но говорившие, заметив его движение, смолкли.

— Очухался, Босяков-меньшой? — доброжелательно спросил Геннадий Сидорович.

— Ага! зевая, отозвался Мишка и вежливо добавил — Мир в беседе!

Было уже совсем светло. Очевидно, он давно не высыпался по-настоящему и, угодив теперь в пожарную казарму, позабыл и про ночь, и про день. То, что здесь стоял спертый воздух и пахло гнилью, и матрац из мешковины, набитый соломой, был совсем не мягким, он не заметил. Но Киприян решил, что гость не особенно доволен ночлегом, и сердито сказал:

— Чего хмуришься-то? Не в барские хоромы попал...

— Я, дяденька, не хмурюсь, — виноватым голосом пояснил Мишка Киприяну, — мне у вас, наоборот, нравится.

— Молодец! — радостно воскликнул Геннадий Сидорович. — Значит, Босяков-меньшой, затвердили: остаешься.

— Не торопись, Сидорович, — задумчиво покачал головой Киприян. — Если брандмейстер скажет... Слышишь, он командует?

— Одно заладил: брандмейстер, брандмейстер, — ворчливо произнес дядя Коля. — Ну и пусть командует! Волков бояться — в лес не ходить. Айда! Ты еще и брандмейстершу помяни...

В то утро Стяжкин проводил строевые занятия. Геннадий Сидорович, дядя Коля и Киприян, как потом узнал Мишка, были от них сегодня освобождены: первый, потому что дежурил допоздна в Разгуляевке, второй — стоял ночью на часах у входа, а третий — лишь минут тридцать назад сменился с каланчи. Зато все остальные пожарные в брезентовых куртках и в касках маршировали взад и вперед от учебной башни до конюшен под отрывистые выкрики Стяжкина. Сам он сидел в кресле на высоком крыльце брандмейстерской квартиры, откуда хорошо просматривался весь двор.

— Напра-во! — доносился его зычный голос. — Равнения не вижу... Ать, два! Ать, два!.. Учить и учить вас, лодырей, надо..- Ать, два! Левой! Ать, два! Левой!.. А ну-ка, запевай!..

Правофланговый красавец трубач Виталий Ермолович звонким баритоном начал:

Дом горит, да все горит,

А народ-то все стоит.

И я тоже тут стою,

И как миленький гляжу.

И весь строй дружно с присвистом грянул:

Посмотрел вокруг себя:

Все в дыму, и нет огня.

Что же это за пожар,—

Только зря сюда бежал.

А Ермолович заливается, не жалея глотки:

Папироску закурил,

Но сосед остановил:

«Папироску потуши,

Дым-то вон, валяй, дыши».

И слаженный хор опять подхватил вслед за запевалой:

Тут пожарный на стене

Топором махает мне:

«Эй, чего ты, друг, стоишь?

Оглянись, ведь ты горишь».

Сделав небольшую паузу, Ермолович продолжал с лукавой усмешкой:

Я к пожарному скорей:

«Из кишки меня полей».

А пожарный мне в ответ:

«Только дым, огня-то...»

В этот момент Стяжкин увидел вышедших из казармы Геннадия Сидоровича, Киприяна, дядю Колю и Мишку. Хоть Мишка и старался укрыться за широкую спину Геннадия Сидоровича, однако брандмейстер сразу приметил незнакомую фигуру и тут же прекратил маршировку. Ермолович замер на полуслове.

— Почему беспорядок? — вскакивая с кресла, гаркнул Стяжкин и топнул ногой. — Что за посторонняя персона? Кто ее допустил без моего личного дозволения?.. Где Фалеев?

— Они-с в конюшнях с кузнецом, — несмело ответил из строя Ермолович.

— Фалеев!.. Сергеич! — нетерпеливо закричал Стяжкин и снова топнул.

Помощник брандмейстера Фалеев, узкоплечий горбоносый старик, прихрамывая, уже бежал по двору.