Приключения нетоварища Кемминкза в Стране Советов

«чем забавнее будет, тем лучше», — сердечно сказал водяной смерч. «Мне надо будет по-максимуму позабавиться. А почему нет? — Ты первый раз?», спрашивает меня самого.

«Самый первый».

«А вот как…. но нас-то, уже бывалых в России — нас они не проведут!» (никогда в жизни нога не истребляла сигарету с еще более умышленной силой)

«Я два раза воевал с большевиками и повоевал бы еще» (говорит усатый, когда истребитель ушел) «в первый раз как белогвардцеец, а во второй в польской армии». А узнав, что мой собственный визит довольно-таки миролюбив, «тогда пожалуй им следовало бы больше бояться тебя, чем меня» (с жуткой усмешкой) «— я-то им непочем уже; а вот писательство… дело опасное».

Сумерки — сырая катящаяся земля мягкой бесконечной темноты… маленький силуэт с фонарем, сам растворившийся в универсальном… птица, читающая воздух… (как духи уходят и приходят? любопытно в Кого мы все безвозможно расплавляемся?)

Усатый, уютно залегший с громадным фолиантом, бормочет по-Deutsch[81]: извиняется («трудно — передвигаться») и дальше «Мне кажется, Дюранти[82] мог бы тебе помочь. Я знаю его. Он зловещий большевик».

«Это правда?»

«нееееее; мы его просто так называем. Но он думает, что пятилетний план[83] удастся, а я — нет».

Идеальное Масло для Хлеба. «Он думает план размажется?»

«Я не говорю об этом. Если он удастся, конечно он размажется дальше».

«Серьезно?»

«Он так не думает, но я — да». И он прикрыл детские глазки женской рукой и спросил «ты англичанин или американец? — я так и подумал. Спокойной ночи»

Нет возражений, когда открываю окно!

Поезд катится. «Я видел всякие революции» замечает он «и я пришел к заключению, что люди — кретины. Ни черта нет разницы» (sic) «какая власть — поскольку секрет проблемы не здесь находится. Я был радикальным, когда я был молодым (и сейчас я молодой). Мне сказали Республика — единственная форма власти, потому что так дешевле обходится». Катимся. «Но республика в тысячу раз дороже монархии, поскольку в республике уйма людей, которым надо платить». Катимся дальше. «Вот если в Испанию пришел бы коммунизм, это было бы хоть что-то стоящее; но республика —! Это глупость». Он отдернулся. «Любая власть хороша, пока она молода, но потом вся она разлетается на куски; потому что в каждом что-то разлетается на куски». И напыщенно «перемены, вот и все».

11 часов: оробелый таможенник приветственно вторгается и выторгается. Это уже Смрад[84] или всего лишь Польша? Усатый заказывает бутылку воды («Я заказал воду — она не приносит»), которую наконец приносят («вот: она приносит»): мы обсуждаем отмену паспортов («может быть уже завтра») и отмену таможенников («очень сложно — еще сложнее чем в средневековье»), И «почему ты не раздеваешься и не идешь спать?» И наконец «почему ты не идешь смотреть на новый вокзал, ты ведь впервые здесь?» — что и делаю; точь-в-точь образцовая американская уборная.

Понедельник, 11 мая

Просыпаюсь один — он вышел в 6 (Варшава) пока я был chez[85] Господин из Вены[86]; но по какой-то бессознательной причине кажется меньше места чем раньше (может быть купе сделаны из растяжимого антипространства, которое автоматически сжимается, когда что-то в него кладут и автоматически расширяется, когда что-то из него достают)

в поисках буфета, полуожидая (благодаря моим Американцам-сторонникам-коммунизма-живущим-в-Париже — УжасыКапиталистическойПольши) быть жестоко обманутым; если только не мягко сбитым с ног и просто ограбленным. Я оборачиваюсь, заслышав голос Фрэнка Э. Кэмпбелла[87], как бы «вагон-ресторан»: подшофе пробираюсь назад по поезду, мимо живых трупов удареных Свежим Воздухом и роскошно разложившихся на неподдельном дереве. Немедленно и обходительно меня снабжают отличным кофе маслом хлебом и сыром: за соседним столом плутократ, настаивающий, чтобы единственный официант (который очевидно Робинзон Крузо) принял целый один американский доллар; Р.К. угождает — с реакцией человека, увидевшего след чужака на песке[88] — моя собственная (менее нескромная) щедрость провоцирует еще более истерические овации на 5 языках.

Ветряки! Наматываем катушку по-да-за-над деревнями или такобы стоим средь безоблачного неба. Повсюдные поля, забрызганные зверьем, пробуренные живностью. Скважины из воздуха и сырых кусков земли (я почти ощущаю на нюх этот мир. Где на диких существах что-то цветное-там цвета пшеницы и синий в обтяжку. Страшные лица крошечных существ тут же подбираются ко мне, неподдельно сквозь Затвор[89]. И (смотрю) сосны там, чье тому подобное здесь создает вместе образ наклоненного А; и (там) крапинки (и смотрю) пролистываются и все в одном направлении. Ритм: органическое Оно — не заполняемое и не опустощаемое; в действительности (как неуклюже) живое.