Приключения нетоварища Кемминкза в Стране Советов

медленно кристаллизуется в эмигрантском ночном горшке.

Польские сопли и румынские слюнки,

блевотина всей вселенной —

подползают ко всем горизонтам страны,

где строится социализм.

Радуются головастики;

жабами видят себя в орденах,

депутаты, быть может, даже министры!

Грязные воды, не пыжьтесь, не пеньтесь!

Сточные воды, вы — не река!

Сточные воды, вы возвратитесь в сточную яму!

Грязные воды, не затопить вам равнины,

где прорастает чистая рожь человечества!

Грязные воды, сточные воды,

не загрязнить вам порослей будущего!

Ступеней пятилетки не осквернить!

Вы умрете на раскаленном пороге диалектики,

диалектики с сотнями башен-знаменосцев алого пламени,

с сотнями тысяч башен, бросающих пламя тысяч и тысяч орудий.

Пусть услышит мир

голос, орущий славу материалистической диалектике.

Она стоит на своих, на тысячах ног,

обутых в военные сапоги, —

на своих ногах, прекрасных, как насилие,

протягивая множество вооруженных рук

к сиянию победного коммунизма.

Слава материалистической диалектике

и слава ее воплощению —

Красной армии!

Слава

армии Красной!

Звезда родилась для земли!

Звезда ведет к пылающей бреши.

Бойцы Буденного

вперед, буденновцы, в бой!

Вы вооруженная совесть пролетариата.

Вы знаете, смерть принося,

к какой прекрасной жизни прокладываете дорогу!

Каждый ваш взмах — летящий алмаз!

Каждый ваш шаг — знаменное пламя!

Молнии ваших винтовок отступать заставляют сволочь!

Франция во главе?

Ничего не щадите, солдаты Буденного!

Каждый ваш крик обдает горячим дыханием

мировой революции!

Каждое ваше дыхание несет

Маркса и Ленина миру.

Вы красны, как заря,

вы красны, как ярость,

красны, как кровь!

Месть за Бабефа и Либкнехта!

Пролетарии всех стран! Соединяйте ваши

голоса, зовите их, приготовьте дорогу им, которые присоединят

к вашим винтовкам свои, пролетарии всех стран!

Вот прирученная буря!

Послушные скачки упрямой тигрицы.

История на поводу Коминтерна.

Неудержимо тронулся красный экспресс:

СС

СР

UR

SS.

Поднят рук и винтовок лес,

никто не останется сзади теперь:

СС

СР

СС

СР!

С дороги, скептик-оппозиционер, —

машина без тормозов!

Ты раздавлен колесами! Ветер поет:

UR SS,

UR СС СР UR SS СССР!

Debout les damnés de la terre…

CC

CP

CC

CP!

Час включен! Прошлому смерть!

СССР, СССР!

Мчатся колеса в блеске рельс —

СССР!

Поезд летит в чудесное завтра —

СССР, полным ходом СССР!

ПЯТИЛЕТКА В ЧЕТЫРЕ ГОДА — СССР!

Долой эксплоатацию человека человеком!

Рабство и быт былой — долой!

Империализм — долой!

СССР…

То, что растет, как крик в горах,

Когда подбитый орел расправляет когти!

СССР!

Пение человека и смех —

СССР!

Мчится поезд красных созвездий СС

СР, летящий к станциям новых эр —

СССР!

Поезд чудес — СС, Октябрь! Октябрь — экспресс СССР!

Октябрь через весь СС — мир —

СР, СССР, СССР, СССР, СССР!

1931

Перевод С. Кирсанова

Эзра Паунд. Э. Э. Каммингс в живых! [339]

Каммингс, кажется, выбивается из правила, согласно которому Америка стремится уничтожить свой помет всякий раз, когда порождает из себя нечто большее, чем поросенка. Каммингс, без сомнения, обрушился с грохотом со своей «Громадной камерой». Была война, и было предисловие, и была массированная волна одобрения со стороны «Дайэл»[340], ведь Э.Э. бесспорно подходил на роль фаворита для такого снаряжения, хотя и не облачался в него.

Было еще ошибочное представление нью-йоркского жирноволосого контингента, создавшего шумиху вокруг Э.Э.К. как шутника, из-за его чувства юмора.

Они проглядели в нем неторопливого парня, — парня, которому нужно четыреста страниц. Это их не устроило бы. Лет десять назад кому-то пришло в голову, что Каммингс «не очень-то услужлив».

Приятной новостью это стало на рю Нотр-Дам-де-Шан[341]. А Нью-Йорк не рассмотрел это, точнее, не раскрыл. В Нью-Йорке услышали, что он умный малый, еще как сокрушительно умный! и уселись поудобнее в надежде повеселиться. Есть прирожденные снобы, а есть те, кто дает повод к снобизму. Каммингс так и сделал, но уцелел.

У Каммингса было почти десятилетие для себя. Разумеется, в Нью-Йорке за эти десять лет вряд ли могла появиться литература, которая прошла бы тест на вменяемость за рубежом. Хемингуэй и Мак-Алмон[342] появились позже, в Париже, уже послевоенном по виду. До выхода «Эйми» «Громадная камера» оставалась единичным свершением, которое могло бы оказаться либо завершением карьеры, либо единственной книгой писателя, либо началом чего-то необозначенного и неопределенного.

«ЭЙМИ»

Мои более просвещенные корреспонденты «в тех краях» пишут мне, что по пустынным улочкам проносится чума. Вот уже 17 лет минуло с 1917-го, после уже не столь недавних событий в России, описанных Тарасовым-Родионовым в «Феврале 1917-го»[343], как неоперившаяся мелкая американская сошка услышала про коммунизм, и про то, с чем его надо есть, и что его надо заправить «литературкой», а результат по большей части достоин сожаления.