Приключения Оги Марча

– Мне хотелось подойти к вопросу, используя инструментарий науки, – продолжал он. – И первой моей целью стало изучение физиологии скуки. Я проштудировал материал об экспериментах Якобсона и других исследователей, изучавших мышечную усталость, и это привело меня уже в область биохимии. Одновременно, должен признаться, в рекордные сроки я завершил и свою магистерскую диссертацию по химии клетки. Чтобы сохранять в искусственных условиях срезы тканей лабораторных крыс, я использовал технологию Гаррисона, усовершенствованную Каррелом. После чего резонно было заняться исследованиями фон Веттштайна, Лео Лёба и так далее. Почему простейшие клетки стремятся к бессмертию, в то время как более сложные организмы одолевает скука? В клетках главенствует упорное желание сохранить себя и свою сущность…

Далее последовали пространные рассуждения, пересказать которые я не рискну ввиду полной моей неосведомленности в области физической химии. Скажу лишь, что упоминались там такие слова, как «кинезис» и «энзимы». Но результат его исследований я понял: изучая возбудимость протоплазмы, он проник в тайну происхождения жизни.

– Вы вряд ли поверите дальнейшему. Другие тоже усомнились.

– Неужели вы хотите сказать, будто создали живую клетку?

– Без ложной скромности заявляю: да, это именно так. А шесть университетов указали мне на дверь за то, что я претендую на такое открытие.

– Но это же потрясающе! Вы уверены в своей правоте?

– Я человек серьезный, – напыщенно произнес он. – Вся моя жизнь это подтверждает. И я никогда не рискнул бы прослыть сумасшедшим, делая ни на чем не основанные заявления. Результат был мною получен, и получен многократно – и это была протоплазма.

– Совершить подобное мог гений.

Он не замахал руками, открещиваясь.

Пусть лучше он окажется гением. Потому что если это не так – значит, я плыву в одной лодке с маньяком.

– Ну, в этом я сомневаюсь, – сказал он. – Я все-таки не Господь Бог.

– Но разве они не убедились в вашем открытии?

– Не захотели. Я так и не добился демонстрации. Да и первые мои клетки были несовершенны, не обладали двумя основополагающими способностями – восстановительной и репродуктивной. Они были стерильны и нестойки. Но за последние два года я поднаторел в эмбриологии и углубленно изучал биологические ресурсы, что помогло мне сделать новые открытия.

Ему пришлось отхлебнуть из фляжки с водой – видно, горло пересохло от беспрерывного говорения. Большеголовый, широкогрудый, он был сдержан и величав, как египетский саркофаг, формой своей повторяющий заключенную внутри его мумию. Но несомненное сходство с лошадью тоже присутствовало.

– Но все же вы не объяснили, почему человек ваших способностей плотничает на корабле.

– Здесь я могу продолжать свои эксперименты.

– Вы хотите сказать, что образцы полученной протоплазмы плавали на «Макманусе»?

– Именно так.

– А сейчас они очутились в океане?

– Конечно.

– И что теперь будет?

– Не знаю. Это один из моих последних образцов, далеко превосходящий первые.

– Что, если с него начнется новая цепь эволюции?

– Не исключено. Что ж тут такого?

– Но это может привести к какой-нибудь страшной катастрофе. Вы, ученые, должно быть, не понимаете, как опасны эти ваши вмешательства в природу! – воскликнул я, охваченный гневом. – Вашими экспериментами и атмосферу можно сжечь, и все живое потравить газом!

Поразительно, но он не усомнился в подобной вероятности.

– Разве можно допустить, чтобы кто-то вершил судьбу всей природы, предоставить ему власть над мирозданием! – вскричал я.

– Ну, шансов, что мир погибнет по чьей-то прихоти, немного. – И вместо того чтобы продолжить разговор, он погрузился в раздумье.

Бейстшоу часто так задумывался, словно меня и вовсе не было рядом. На лице его отражалась мысль – мрачная и одновременно притягательная. Она и меня увлекала своей непредсказуемостью, заставляя гадать, над чем же он там размышляет. Он по-прежнему исподтишка наблюдал за мной, фиксируя каждое движение, но временами надолго замолкал, каменея, превращаясь в недвижную и безответную глыбу, неподатливый кусок металла. И тогда я начинал волноваться.

Проходили дни, а молчание не прерывалось. Странная, поразительная перемена: вначале не закрывать рта, ошеломляя потоком слов, и вдруг замолчать, замкнуться в себе. Какая там скука! Если так пойдет, то скоро и я окоченею и стану таким же жестким, как древесина нашей шлюпки. Но я и сам был виноват. «У тебя лишь один собеседник, с единственной душой в мире ты можешь сейчас общаться, так в чем же дело? Почему ты не знаешь, как завести разговор? Душа твоего ближнего схожа с твоей, ведь лев подобен всем прочим львам, а здесь вас всего двое и можно говорить начистоту и о самом главном. А ты мнешься, и это, между прочим, большое твое упущение».

Лежа ночью на дне шлюпки, я увидел странный сон: плоскостопая и курносая старуха в шлепанцах клянчила у меня милостыню. Я поднял ее на смех:

– Ах ты, старая пьяница! У тебя же сумка набита банками с пивом! Слышно, как они там звякают!