Приключения Оги Марча

Таким образом, я, насилу оклемавшись, прибыл к себе в Саут-Сайд, где обнаружил в своей комнате девушку, гостившую у Падиллы. Меня же Падилла переместил к себе. Говорить, что комната моя отошла девушке, значило бы несколько вуалировать ситуацию, поскольку вместе с гостьей здесь теперь разместился и Падилла. Но дома он почти не бывал - пропадал в университете на какой-то работе, связанной с ураном.

Собственное его жилище, душное и затхлое, находилось в многоквартирном доме. Штукатурку на сетке здесь удерживала одна лишь краска. Соседи в большинстве своем жили на пособие. Полуночники, часам к четырем в одном белье подходившие к окнам встречать рассвет, проститутки, опрятные худощавые филиппинцы, пьяные старухи и угрюмые, подозрительного вида парни. Преодолев множество лестничных пролетов и спустившись с верхотуры вниз, ты шел к выходу через длинный вестибюль - странное порождение безудержной фантазии архитектора - и нечто вроде зимнего сада, в котором ничего не росло, зато среди понатыканных тут и там сухих стеблей виднелись следы жизнедеятельности котов и собак вперемежку с кучами мусора. За дверьми на улице, пройдя мимо цилиндрических мусорных баков, ты оказывался в шаге от бывшей церкви, превращенной ныне в буддистскую молельню. Далее следовала китайская харчевня. На задах, как водится, тотализатор под вывеской табачной лавки. Посетители внимательно изучают расписание скачек, списки лидеров - бывших и настоящих. Жуя кончики сигар, тяжело переминаясь с ноги на ногу, они беседуют с полицейскими. Я плохо чувствовал себя в таком окружении. К тому же и вообще плохо себя чувствовал: несколько месяцев после операции все не мог прийти в себя. А по прошествии этих месяцев получил письмо из Сан-Франциско от Теи. Она сообщала, что вышла замуж за капитана военно- воздушных сил. Считала своим долгом поставить меня об этом в известность, но лучше бы ей так не поступать, потому что новость эта повергла меня в глубокое горе и я был сокрушен вновь и окончательно - глаза запали еще глубже, руки и ноги зябли. Я валялся в грязной постели Падиллы, чувствуя себя больным и безнадежно пропащим.

Все старания Софи утешить меня, разумеется, оказывались тщетными. Ведь, позволяя себя утешать, я не объяснял ей причину своей депрессии, что было бы, несомненно, не очень-то красиво. Причину я раскрыл лишь Клему, объяснив ему, почему так подавлен.

- Я знаю, каково это, - сказал он. - В прошлом году у меня был роман с дочерью полицейского. Так она меня бросила! Выскочила замуж за какого-то шулера и укатила с ним во Флориду. Но ты же говорил, что у вас все кончено.

- Так оно и есть.

- Уж больно романтичны вы, Марчи. Я вот и брата твоего то и дело вижу с одной куколкой-блондинкой. Да и Эйнхорн тоже видел их вместе. Его как раз из «Восточного» тащили, с программы Jly Хольца на «Юнону и Паулино». Ты же знаешь: он редко выбирается из дому, но уж если выбирается, до всего хочет дорваться. И вот когда он ехал на закорках Луи Элимелека, бывшего борца в полусреднем весе, на кого бы, ты думал, они натолкнулись? На Саймона и эту его шлюшку! По его описанию, это именно она. Девочка что надо и в норковом палантине.

- Бедная Шарлотта! - сказал я, первым делом подумав о ней.

- А что такое, почему «бедная»? Или, ты думаешь, она не знает о его двойной жизни? Чтобы женщина с деньгами да не разбиралась в таких вещих? Что жизнь у ее мужа двойная, если не тройная или еще того больше? Но ведь у нас это повсеместно!

Так что, пока я поправлялся, и это тоже добавило мне желания покинуть Чикаго и ринуться туда, где жизнь не столь насыщена и не так густо замешана на обмане и прелюбодеяниях. Однажды я приехал в Вест-Сайд, чтобы погулять с Мамой. Прогулка была полезна нам обоим, поскольку и я еще не чувствовал особой бодрости. Было прохладно, но в Дуглас-парке сияло солнце, а на замшелых, запущенных за время войны скамейках сидели старики. Парк не убирали, не выметали мусор и брошенные газеты, ограда облупилась. В лагуне плавала бумага. В последнее время Мама ходила с трудом - сказывался старческий артрит, - но ей нравилась свежая прохлада и щеки горели по-молодому. Я провожал ее обратно в приют, когда показалась машина Саймона. С ним была женщина, другая, не Шарлотта. В глаза мне бросились палантин и золотистые волосы. Улыбаясь, Саймон делал мне знаки, что Маме о его спутнице знать не следует. Потом он вылез из машины, и стала ясна вся степень его несовместимости с грязным, растрескавшимся вест-сайдскимтротуаром, исцарапанными тележками и ящиками мясников и бакалейщиков. Выглядел Саймон потрясающе, и все в нем - от сияющих кожаных штиблет до рубиновых запонок, и белоснежная рубашка, и галстук, - являлось воплощением элегантности, все было продумано, сшито и сделано на заказ не просто для того, чтобы прикрыть наготу подобно шкуре Робинзона Крузо, но поразить изысканностью. Должен признаться, вид Саймона вызывал зависть.

Собрался ли он повидать Маму? Или же хотел показать ее девушке? С предназначенным ей жестом в мою сторону он не без удовольствия сказал: