Приключения Оливера Твиста

Но вот ребенок зашевелился, пискнул раз, другой, и вдруг разразился громким плачем. Молодая мать встрепенулась и открыла глаза. Что-то вроде счастливой улыбки пробежало по ее лицу. Собрав последние силы, она с усилием подняла голову с подушки и произнесла слабым, растроганным голосом:

– Дайте мне его! Я хочу взглянуть на него перед смертью!

– Тс-с-с! Кто тут говорит о смерти? – сказал доктор, торопливо подходя к больной. – С чего это вы вздумали умирать? Вам надо жить, чтобы вырастить этого молодца!

– Конечно, конечно, да благословит ее Бог, бедняжку! – поспешно подтвердила сиделка, поднося ребенка к матери. – Когда она, сэр, проживет с мое, да когда у нее, как у меня, будет человек десять детей, тогда она не будет так говорить! Зачем умирать? Вы еще, моя милая, сына на ноги поставите.

Но нет, больная знала, что ей суждено вскоре покинуть своего мальчика! Она печально покачала головой и протянула руки к ребенку.

Доктор положил новорожденного ей на грудь. Женщина порывисто прижала малыша к себе, страстно впилась губами в его маленький лобик, а потом вдруг задрожала, провела рукой по лицу, точно стараясь что-то припомнить, откинулась на подушку и впала в забытье…

– Вряд ли она переживет эту ночь, Тингоми, – сказал доктор сиделке.

– Навряд ли, – согласилась сиделка. – Я и сама так думаю, господин доктор. Бедная женщина!

– Если ребенок будет кричать, ни к чему посылать за мной. Дайте ему тогда немного кашицы, и все! – с этими словами доктор надел шляпу и направился к двери. На пороге он еще раз оглянулся на умирающую и прибавил: – А какая красивая женщина! Кто она? Откуда она к нам пришла?

– Ее нашли на улице возле нашего подъезда. У бедняжки, видно, не хватило сил даже постучать. А пришла она, должно быть, издалека, потому что башмаки у нее все стоптаны, а платье сплошь покрыто дорожной пылью.

Доктор ушел, а женщина через несколько часов умерла. Так маленький Оливер остался один на белом свете, едва успев родиться. В эту ночь новорожденный часто и громко принимался плакать. Бедный малыш! Он плакал бы еще громче, если бы мог знать, какая горькая, тоскливая, голодная жизнь ждет его в городском приюте!..

* * *

Кто не знает, что такое эти приюты, в один из которых попал на свое горе наш маленький Оливер, тому трудно будет себе представить, как плохо ему там жилось.

Городские власти собрали с прихода[1] нужные деньги и устроили при городе несколько благотворительных учреждений: сиротский приют, приемный покой для больных, рабочий дом, – все было устроено, казалось бы, для помощи беднякам.

Газеты прославляли на все лады добрых людей, которые будто бы не щадили сил на помощь ближнему, хвалили их за доброе сердце. Сами благотворители только и толковали, что о своих хлопотах и заботах о «милых малютках», вверенных их попечениям. Но на самом деле – надо сказать правду – приходским властям не было решительно никакого дела ни до сирот, ни до бедняков. Им нравилось только получать похвалы и видеть свои имена в газетах. Собственно, только ради этого они все и устроили.

А жизнь в приходских приютах была, как мы уже говорили, очень плохая: всякий мало-мальски причастный к этому делу наживался на нем, сколько мог. Почти все деньги, которые приходское начальство собирало на нужды приюта, шли в карманы служащих, а беднякам доставались такие жалкие крохи, что на них едва можно было существовать.

Несчастные бедняки голодали, зябли, болели и вымирали от повальных болезней. Дети десятками погибали от дурного обращения, от несчастных случаев, которые случались там чуть не каждый день по недосмотру. Но все это было шито-крыто, а приходское начальство продолжало слыть образцом добродетели, трудящимся не покладая рук на благо несчастных. Бедняки же, как чумы избегавшие рабочего дома и пуще всего боявшиеся, как бы их дети не попали в сиротский приют, считались «неблагодарными тварями, не желающими понимать своего счастья».

* * *

Оливера вскормили соской, а потом отправили за город к одной старухе, которая брала малолетних детей из приюта к себе на воспитание. Она держала их у себя до девяти-десяти лет, – словом, до такого возраста, когда ребенка можно уже засадить за какую-нибудь работу или отдать кому-нибудь в учение.

Это занятие было очень выгодным для миссис Менн (так звали старуху), потому что приходское начальство платило ей деньги за содержание сирот. Но маленьким несчастным питомцам жилось у нее ох как несладко.

Миссис Менн вовсе не заботилась о них, дети росли у нее как трава в поле. Вечно грязные, нечесаные, плохо одетые, запуганные, они ползали по грязному полу, где их, того и гляди, могли раздавить, бродили по двору, копались в грязи, висли на заборах, таскали объедки у собак и набивали себе рты чем попало, потому что вечно были голодны. Одним словом, житье у сирот было самое горемычное. И немудрено, что дети, жившие у старухи Менн, помирали как мухи, и выживали только самые крепкие.