Приключения Оливера Твиста

А старухе только того и надо было: теперь сторож видел, как дети ее любят и не хотят с ней расстаться. Миссис Менн принялась ласкать мальчика, называла его самыми нежными именами и под конец – что для мальчика было гораздо приятнее! – дала ему кусок хлеба с маслом.

Итак, весь в слезах и с куском хлеба в руке, маленький Оливер был уведен сторожем Бамблом из этого негостеприимного дома, где ни одно доброе слово, ни один нежный взгляд не осветили его детства.

Однако он искренне заплакал, когда садовая калитка затворилась за ним. Как ни тяжело ему жилось за этой оградой, но там оставались его маленькие товарищи, которых он покидал. Они были его единственными друзьями, он любил их. И горько плакал, думая о том, что, может быть, никогда больше их не увидит.

Глава III Заседание приходского комитета

Приходский сторож шел очень быстро, и маленький Оливер еле поспевал за ним. Чтобы не отстать, мальчику все время приходилось бежать вприпрыжку, ухватившись за жесткий обшлаг рукава Бамбла, обшитый золотым галуном. Он попробовал заговорить со сторожем, но тот, смягчившийся было от рома, опять стал сердитым и неприступным.

Так они дошли до приходского приюта, где Бамбл сдал Оливера на попечение какой-то старухе. Не прошло и четверти часа, как сторож опять пришел за Оливером и повел его в комитет.

Через несколько минут Оливер очутился в большой комнате с выбеленными стенами, где за большим столом, покрытым зеленым сукном, сидело человек десять господ. Это и был комитет. Посредине, в высоком удобном кресле восседал какой-то очень толстый старый господин с круглым бритым лицом. Все называли его председателем, и он, как заметил Оливер, был у них самый главный.

Увидев столько важных господ, Оливер испугался. Он не знал, куда ему деваться от смущения, и стоял весь красный, уставившись глазами в пол и комкая в руках свою шапку.

– Поклонись комитету, – сказал ему Бамбл.

Оливер, не поднимая глаз от пола, поклонился столу комитета.

– Как тебя зовут, мальчик? – спросил его господин председатель.

Но Оливер не мог ничего ответить: слезы подступали к его глазам, и он только и думал о том, как бы не расплакаться.

– Какой дурак! – сердито проворчал один из сидящих за столом господ, а сторож Бамбл исподтишка пребольно стукнул мальчика палкой по спине.

Тут уж Оливер не мог сдержаться и, уткнувшись лицом в шапку, разрыдался.

Тогда толстяк заговорил с ним поласковее: видно было, что ему стало жаль мальчика и что он хочет его ободрить.

– Мальчик, послушай: ведь ты, конечно, знаешь, что ты сирота?

– А что это такое, сэр? – спросил Оливер.

– Нет, этот ребенок просто олух какой-то! – опять не выдержал сердитый господин.

Оливер заметил, что это сказал худой белокурый господин в белом жилете и с прыщами на лице.

– Тише! – остановил его председатель и снова обратился к Оливеру. – Ты ведь знаешь, мальчик, что у тебя нет ни отца, ни матери и что ты воспитываешься на счет прихода, не так ли?

– Да, сэр, – ответил Оливер сквозь слезы.

– О чем же ты плачешь, болван? – спросил его сердитый господин в белом жилете.

– Надеюсь, что ты молишься каждый вечер, – прибавил толстый председатель. – Молишься за тех, кто тебя кормит и заботится о тебе?

– Да, сэр, – прошептал мальчик, плохо понимая, что ему говорит толстяк, потому что никто никогда не учил его этому.

– Хорошо! Тебя привели сюда на воспитание: здесь добрые люди будут заботиться о тебе и научат полезному ремеслу, – сказал председатель.

– И поэтому ты начнешь завтра же с шести часов утра щипать пеньку[2]! – прибавил господин в белом жилете.

После этого сторож Бамбл приказал Оливеру отвесить комитету низкий поклон и отвел его в другую комнату, где стояло рядами много простых деревянных кроватей: здесь спали приютские дети. В этот вечер маленький Оливер долго ворочался с боку на бок и плакал, прежде чем заснул в своей жесткой постели.

Глава IV Жизнь Оливера в приюте

С этого дня для Оливера началась новая жизнь в приюте, – и какая плохая жизнь! Бедные дети не знали там ни игр, ни ласки, – они весь день должны были работать. Сироты сами мыли и прибирали в приюте, носили воду, мели двор, а в остальное время их заставляли щипать пеньку или выполнять еще какую-нибудь работу.

Никто никогда не ласкал их, никто не заговаривал с ними, не жалел их. Если вдруг их посылали погулять во двор, они не знали, что там делать, и ходили как потерянные. Эти дети не знали игр и смеха. Забитые, запуганные, полубольные, они стояли толпой где-нибудь в углу двора и робко посматривали по сторонам, словно не смея прямо взглянуть на свет Божий.

Но хуже всего было то, что их очень плохо кормили. Еды было так мало, что бедные ребятишки ни когда не могли наесться досыта и вечно голодали. Их собирали два раза в день в огромной пустой комнате с кирпичным полом. В одном конце комнаты был вделан в пол большой котел, из которого детям раздавали жидкую похлебку. Она и составляла весь обед и ужин бедных сирот – больше им ничего не полагалось, только по большим праздникам к этому прибавлялся кусочек хлеба.