Приключения парижанина в Океании

— Нам угодно связать вам руки и ноги и бросить вас в фуру, как вы бросили нас — помните? — в трюм на «Лоа-цзы», — отвечал Пьер де Галь. — А потом нам угодно передать вас палачу.

Бледное лицо пирата скривила улыбка-гримаса.

— Вы меня не выдадите властям, и меня не повесят.

— Это почему?

— Потому что я вам нужен. Я знаю ваши планы и могу принести пользу, если вы будете умны. Я человек деловой. Мне нужны деньги и свобода. Давайте мне их, а себе берите остальное… то, за чем вы гонитесь. Поверьте, так будет лучше.

— Хорошо. Но мы сначала подумаем, а до тех пор, пока мы не решим, что с вами делать, вы будете находиться под неослабным надзором. Если же вы попытаетесь убежать, пеняйте на себя.

— Не беспокойтесь, от фуры не уйду.

— Надеемся, что нет. Ну а вы, мистер Смит, все еще намерены нас провожать?

— Разумеется, намерен. Лихих людей много в этих местах, а со мной безопасно.

— Очень жаль, потому что мне ужасно не хочется отбирать у вас оружие, сажать вас в фуру вместе с господином Холлидеем и приставлять к вам почетный караул. Как хотите, а мы не можем вам полностью доверять. Что, если вам вздумается навести на нас целый эскадрон лесовиков? Ведь вы совсем недавно встали на верный путь.

— Делайте, что вам угодно, мистер Фрике, хотя ваши подозрения совершенно несправедливы. Я человек честный, мистер Фрике.

Фура двинулась в путь под надежным конвоем негритосов Дика Макнайта. Даниель вернулся на свою станцию, провожаемый благословениями новых друзей. Буало, получив в свидании с приятелями новую пищу для своего неисправимого космополитизма, отправился провожать экспедиционный отряд.

Направление взяли на юго-восток и скоро прибыли к тому месту, где Муррей принимает в себя воды Лоддона, а затем двинулись дальше вверх по течению последнего. Отсюда пришли в округ Бендиго, одно имя которого «звучит золотом», по выражению колонистов Австралии.

Оставалось пройти расстояние градуса в два, на что требовалось шесть дней. По мере приближения дикарей к цивилизованным местностям их беспокойство возрастало. Я имею в виду негритосов, приютивших Кайпуна, а не тех, что пришли с Диком Макнайтом.

Соседство белых пагубно не только для туземных растений, но и для туземной расы вообще, которая быстро вымирает.

Наступал час разлуки. Уже вдали показался густой черный дым, стлавшийся над сандхерстским прииском, над поредевшими окрестными араукариями и магнолиями, начинавшими подсыхать.

Напряженная борьба шла в сердце Кайпуна, ставшего вновь Жаном Кербегелем. Он не знал, что ему делать. Ему жаль было расстаться с полянами, по которым он так свободно и весело гонялся за казуарами и кенгуру. С другой стороны, в нем зарождалось нежное чувство к отыскавшемуся дяде и новым друзьям. Друзья-французы убеждали Жана Кербегеля вернуться в Европу и занять свое скромное место на родине, но как Кайпун он никак не мог решиться бросить великодушных дикарей, которые так радушно приняли его к себе, когда он умирал от голода, и делились с ним последним куском варрана.

Наконец Дику Макнайту удалось убедить его. Молодой мулат на своем гортанном наречии привел одичалому европейцу такие веские доводы, что тот решился наконец сделать выбор.

Бледный, со слезами на глазах, бросил Жан последний взгляд на туземцев, расставил руки, как будто желая прижать к сердцу всех своих черных братьев, потом схватил бумеранг, разломил его надвое, бросил обломки на землю и воскликнул надорванным голосом:

— Здесь умер Кайпун!

Спустя час после этого фура подъехала к сандхерстскому вокзалу. Грузчики при помощи лебедки поставили ее на открытую платформу, вся компания уселась внутри фуры, и поезд покатил в Мельбурн.

Обнаружив при первой встрече с врагами удивительную разговорчивость, американец все остальное время не раскрывал рта. Он охотно позволил доктору лечить рану, которую сам же доктор ему нанес, но не сказал больше ни одного слова по поводу сделки, которую предложил французам.

Наших героев очень тревожило это не то притворное, не то искреннее равнодушие. Они дивились тому странному обстоятельству, что ни Боскарен, ни его клевреты не делали попытки отбить свои сокровища. У них даже начало зарождаться сомнение, не напали ли они на ложный след, не сыграли ли с ними самую непозволительную комедию. Появилось даже подозрение, что в бочках находится вовсе не то, что они думали.

Вскоре, однако, сомнения рассеялись. Фрике просверлил в каждом бочонке по отверстию, и из них посыпался золотой песок. Но что же в таком случае значила эта безмятежная самоуверенность янки, который терял все, чем так дорожили и он, и вся клика? Чем объяснялось его спокойствие, ведь в будущем ему надлежало быть переданным в руки правосудия?

Андре, доктор, Пьер де Галь, Фрике и даже Мажесте — все внимательно следили за пленниками, подстерегая малейшее их движение, малейшую попытку наладить связи с внешним миром. Но это ни к чему не привело. Ни пират, ни лендлорд, ни Сэм Смит не сделали ни одной подозрительной попытки. До самого приезда в Мельбурн они сохраняли полнейшую невозмутимость, ни разу себя не выдав.