Приключения, почерпнутые из моря житейского

На другой день Дмитрицкий, по обычаю, вошел в номер к Рамирскому, который в тревожном расположении духа ходил по комнате.

– Здорово!

– Здравствуй, – отвечал Рамирский, не отводя глаз от полу.

– Что ты такой странный?

– Ничего.

– Если ничего, так слава богу. Представь себе, этот урод Чаров обыграл меня на двадцать тысяч… а? каково? Черт знает, что за счастье! С ним просто невозможно играть!… Да какая страсть играть: так и лезет на нож… Он сказал, что сегодня ввечеру будет у тебя – даст реванжику… Но я боюсь с ним играть, право, боюсь! В первый раз в жизни оробел; но надеюсь на счастье!

– Несчастлив в картах, счастлив в любви! – сказал Рамирский, вздохнув.

– В любви? Какая, mon cher, любовь! И в эту игру пе составишь теперь на счастье и пожизненного капитал}', не только что на вечность, чтоб, как говорится, и за гробом жить душа в душу, обнявшись, и составить, так сказать, единое, целое, нераздельное существо.

– Современность не требует этой вечности, по правилу, что в мире вечных измен надо и самому быть изменчивым,

– По-юпитеровски? следующим образом;

Enfin, renonsant aux amours,
Jupiter, devenu fid?le.
Pour sa moiti?, depuis huit jours,
Brulait d'une ardeur ?ternelle [286]

.

– Пустяки, душа моя! Уверяю тебя, что Юнона – или несносная баба, которая мешалась не в свои дела, или холодная баба, или истерическая женщина, – иначе быть не может: с чего Юпитеру от своей богини гоняться за весталками?

Да на это есть и факт: помнишь, в первой песне Илиады она так привязалась к нему из ревности к Фетиде, что он хотел ее поколотить. Юпитер вышел из себя и хотел поколотить свою жену! Что ж делать с несносной бабой простому-то смертному? а? сам ты посуди! Жена будет пилить тебя: «Да это почему, да это для чего, да ты от меня скрываешь, да я знаю, почему ты вздумал помогать троянцам!» Поневоле скажешь, как Юпитер: «Послушай, душа моя, у тебя на каждом шагу подозренья, только и дела, что за мной примечать, только и занятия, что мешаться в мои дела да выпытывать, что и для чего я делаю; я тебе говорю, что этим ты ничего доброго не сделаешь, а только отвратишь от себя мое сердце!…» Ну, разумеется, и отвратила, и пошел добрый молодец на сторону; хорошо еще, что не запил.

– Хм! Ты славный чудак! – сказал Рамирский, рассмеявшись, – скажи, пожалуйста, любил ты когда-нибудь?

– Нет еще; если я влюблюсь, так женюсь; да влюбиться не в кого.

– Будто здесь нет ни одной женщины, которая бы могла тебе нравиться? – спросил Рамирский с пытающим ревнивым взором.

– Нравиться? Как не быть! особенно тдна: Нильская.

– Что же? – проговорил тревожно Рамирский.

– Ничего; очень хороша собой, мила как нельзя больше, умна насколько нужно, добрушка.

– Ну, так что же?

– Ничего.

– Как ничего?

– Да так, все есть для кого-нибудь, да для меня-то чего-то недостает.

– Чего же?

– Я думаю, любви.

– Стало быть, она влюблена в кого-нибудь? В кого? – торопливо спросил Рамирский.

– В кого! чудак! Почему ж я знаю. Может быть, в тебя.

– Полно, Дмитрицкий! – сказал встревоженный Рамирский, вскочив с места и схватив Дмитрицкого за руку, – что за шутки!

– Это что ж такое? – спросил Дмитрицкий, посмотрев на него лукаво.

– Я не люблю таких шуток! – отвечал Рамирский.

– Да помилуй! откуда, какие шутки?

– Послушай, Дмитрицкий, ты мне должен сознаться, почему ты это сказал.

– Что? что такое?

– Про мои бывшие отношения с нею? Верно, тебе что-нибудь сказал Чаров?

– Э, душа моя! – вскричал Дмитрицкий, – никто мне не говорил, ничего я не знал, ничего еще не знаю, а все понимаю!… Так вот она откуда истекает любовь к морю, к кораблям и фрегатам!… Я думал, что она сбирается вступить в морскую службу.

– Дмитрицкий! послушай! – вскричал Рамирский, и глаза его заблистали.

– Рамирский! послушай! – крикнул и Дмитрицкий, – ты, верно, изменил ей?

– Я? ей? нет! – проговорил, горько усмехаясь, Рамирский.

– Ну, так не понимаю. Говори мне свою историю любви.

– Нет! прежде всего я хочу знать твои отношения к ней. Мне Чаров сказал… но что об этом говорить… я прошу у тебя всей правды.

– Тебе сказал Чаров?… Хм! Ему можно, должно верить, нельзя не верить!

– Так… кажется, продолжать не нужно? – проговорил Рамирский, вскочив с места.

– Отчего же? – спокойно продолжал Дмитрицкий, – ведь тебе сказал Чаров?

– Об этом все говорят!

– А! ну, в таком случае опять-таки нельзя не верить; ведь это публика. Она все знает: знает даже, какие у меня имения в Венгрии, какие золотые рудокопни, сколько я получаю с них доходу, и даже говорят, что я происхожу от Атиллы, добивался престола великого своего предка; да Меттерних узнал… ну и все дело испорчено: никак не мог добиться и с досады уехал в Россию.

– Полно шутить!

– Говори-ка свою историю любви, говори!

– К чему?

– Да так, я хочу сделать из всего математический вывод. Говори, душа моя!

Рамирский, вздохнув глубоко, рассказал в коротких словах, как рушились пламенные надежды его сердца.

– Ты несчастный человек, Федя! – сказал Дмитрицкий, уставив глаза на Рамирского.