Приключения, почерпнутые из моря житейского

«Господи! – подумал Федор Петрович, – если б Катенька-то была моей женой!…»

– Вы что-то все думаете, не отвечаете.

– Отвечать-то, Катерина Петровна, нечего. Как на душе скребет, так бог знает что и отвечать.

– Что за несчастие такое с вами случилось?

– Помилуйте, встанешь в семь, жди до полудня чай пить!

– Кто ж вам велит?

– Кто? да это уж жизнь такая, неприятно же врозь пить чай… да добро бы в полдень, а то сегодня я по сю пору чаю еще не пил!

– Отчего ж это? Хотите, я велю поставить самовар.

– Сделайте одолжение… Ключи у Саломеи Петровны, а она еще, бог знает, со вчерашнего дня по сю пору не возвращалась домой.

– Как! – вскричала Катенька.

– Да так. Я уж этой жизни и не понимаю!

– Коляска готова? – раздался голос Софьи Васильевны; и с этими словами, она, разряженная, вышла в гостиную. – А! Федор Петрович.

Федор Петрович подошел молча к руке.

– Что это вас давно не видать, вы как чужой стали! Что Саломея делает?

– Да я пошел, ее еще не было дома, – отвечал Федор Петрович, стараясь говорить спокойным голосом.

– Маменька, Федор Петрович еще не пил чаю, я велела поставить самовар.

– Где ж вы были все утро?

– Дома.

– Напой, Катенька, Федора Петровича чаем; а мне нужно ехать. Прощайте, Федор Петрович, поцелуйте за меня Саломею.

– Покорнейше благодарю! – отвечал Федор Петрович по модному выражению, переведенному с французского диалекта.

Софья Васильевна поклонилась довольно сухо и уехала. Софья Васильевна сердита была на Федора Петровича, потому что Саломея, не позволив давать отцу своему денег взаймы, на него же свалила отказ.

Катенька напоила Федора Петровича чаем, и он пошел домой.

– Что, приехала барыня?

– Никак нет! – отвечали ему в передней в несколько голосов.

В ожидании Саломеи Петровны он сжег десяток пахитосов, потому что Саломея Петровна трубку ему запретила курить; потом ходил, ходил по всем комнатам, смотрел на часы и, наконец, вышел из себя.

– Шесть часов! Эй! что ж не накрыт стол?

– Да кушать не готовлено. Барыня с вечера ничего не изволили заказывать.

– Тьфу! Это черт знает что за жизнь! – крикнул Федор Петрович и прибавил сквозь зубы: – Таскается день и ночь…

Федор Петрович, не зевая, к кому прибегнуть с горем своим, снова пошел к Петру Григорьевичу, застал его с женой, дочерью и двумя гостями за столом.

– А! обедали, Федор Петрович?

– Нет еще, – отвечал Федор Петрович, – Саломеи Петровны нет дома.

– Так садитесь, – оказал Петр Григорьевич и стал продолжать разговор с гостями. Софье Васильевне также некогда было с ним говорить, а потому он молча, торопливо догонял кушающих уже десерт.

– Куда ездила сегодня Саломея? – спросила, наконец, Софья Васильевна.

– Никуда, – отвечал Федор Петрович.

– Как же вы давеча говорили, что ее нет дома?

– Ее по сю пору нет дома, – отвечал Федор Петрович, – она вчера поехала в театр… и не возвращалась… я не знаю…

Софья Васильевна, вероятно, догадалась, наконец, что что-нибудь да не так, прервала слова Федора Петровича и сказала, захохотав:

– Бедный муж, не знает, где жена!… а я знаю.

– Она мне ничего не говорила, – начал было Федор Петрович.

– Не говорила? да разве вы не помните, что она сбиралась с Малютиными в Вознесенск?

С этими словами Софья Васильевна встала из-за стола.

– Хотите трубку? – сказал Петр Григорьевич, взяв за руку Федора Петровича. – Пойдемте ко мне в кабинет… Федор Петрович, – продолжал он, – вы почти сами вызвались дать мне взаймы сорок тысяч, которые мне необходимы, чтоб поправить свои дела; для чего ж вы вместо исполнения слова нажаловались на меня своей жене, что я выдал нищую дочь свою за вас для того, чтоб обобрать вас? скажите пожалуйста?

– Я? я это говорил? вот вам Христос! – сказал Федор Петрович.

– Вот записка, полученная женою третьего дня от Саломеи; извольте читать:

«Папа просил у моего мужа сорок тысяч взаймы. Это крайне его удивляет, и мне слишком неприятно слышать упреки», что мои родители не только что не дали мне никакого приданого и выдали как нищую, но еще требуют от зятя, чтоб он для поправления их состояния отдал свое. По доброте своей муж мой не умел отговариваться; но, чтоб избежать вечных упреков, я ему сказала, что папа не нуждается уже в его деньгах».

– И не думал, и не думал этого говорить, Петр Григорьевич, клянусь богом! Я не знаю, что Саломее Петровне вздумалось про меня так писать… и не понимаю! Я уж и деньги приготовил для вас; она взяла их к себе и сказала, что вы от нее получите.

Петр Григорьевич закусил губы.

– О! бог ей судья! Мне только жаль, что я доброму человеку навязал на шею такого черта! – сказал он, задыхаясь от досады. – Где она?

– Я не знаю, Петр Григорьевич, где она; со вчерашнего дня еще не возвращалась домой; Софья Васильевна говорит, что она уехала в Вознесенск.

– Врет она! – вскричал Петр Григорьевич. – Эй! кто тут? позови барыню.

– Что тебе, друг мой? – спросила Софья Васильевна и испугалась, увидя, что Петр Григорьевич весь вне себя ходил большими шагами по комнате и поминутно набивал нос табаком. Это был худой признак.

– Где Саломея? – крикнул он.

– Я почему ж знаю, – отвечала Софья Васильевна, – кажется, мужу ее лучше знать об этом.