А под утро медленно, словно старуха, Осень вернулась во Дворец времени– и не было покоя ее удрученному сердцу.
Дни летели за днями, а Королевич не появлялся. Осень ждала. Ждала, что пройдет час, пройдет день – и ненаглядный возлюбленный вернется, но никто не возвращался.
Как потерянная, бродила Осень по Дворцу времени, где по вечерам в зловещей тишине коридоров шептались тени. Холодные змеи слухов скользили по лестницам, просачивались в замочные скважины дверей и расползались по темным углам.
– К Разлуке ушел…
Но Осень словно оглохла.
Ей подкинули записочку, что Королевич живет за дальними далями, за высокими горами, в Хрустальном замке Разлуки, а по ночам ее ложе греет.
Осень прочитала, вспыхнула и в клочья порвала записку:
– Не верю!
Старик-отец, простуженный Октябрь, узнав о несчастье дочери, чуть не слег.
И тогда Осень сама отправилась в путь. Она шла, не разбирая дороги, через березовые рощи и сосновые перелески, луга и равнины, и ночлегом ей служила лишь охапка пожелтевших листьев или стог сена. Порой она долго не могла уснуть, глядя на звезды или прислушиваясь к шороху дождя.
А утром ее встречали серый полуглухой рассвет, предутренняя дрожь деревьев, лужи и небо за заколоченными ставнями мира, которые некому открыть. И как стенало сердце Осени от этих влажных, продрогших утренников!
Холод терзал ее, тоска иссушала сердце, но она продолжала идти. Ведь любящий живет только одной минутой – минутой встречи – и готов заплатить за эту минуту своей жизнью.
Лебеди уносили на крыльях ее надежду, и златокудрые Клены бессильно протягивали свои ветви, показывая, что и у них ничего не осталось, все потеряно и вернуть невозможно. Верните! Верните…
Осень бросалась к Ветру, но тот, сторонясь ее безумных глаз, ускользал прочь.
И тогда она шла, шла и шла, и, казалось, не будет конца ее пути.
Но синие горы преградили ей путь. Она попыталась преодолеть их, но чуть не погибла.
И тогда Осень повернула обратно.
Худая и бледная, она предстала перед отцом. Что произошло с ней! Несчастный Октябрь, глядя на дочь, сходил с ума от горя. Кто-то заходил к нему в кабинет, кто-то подносил на подпись бумаги, и старик слепой рукой ставил под ними подпись.
Но тучи сгущались, и молодой секретарь, претендующий на место старика, с каждым днем обращался с ним все небрежнее.
Наконец Октябрь решился и отправился с прошением к самому Владыке, но получил отказ.
– Родная моя… – потерянно бормотал старик, возвращаясь обратно и натыкаясь на все углы и двери.
Но вскоре румяный Ноябрь вступил в свою должность – и Октябрь отправили на покой.
глава 2
Ранним утром «Леда» вышла в открытое море, и голубой флаг, уныло пофыркивающий всю ночь, теперь трепетал и рвался вперед, указывая ей путь. «Леда» смотрела, как тают небесные золотинки, и думалось ей, быть может, о неведомых морях и таинственных океанах. И в этот предрассветный час, глядя на изящный изгиб ее лебединой шеи, хотелось верить, что коралловый трезубец Посейдона и Великое братство семижильных вихрей минуют ее.
Фланелевая синева неба поблекла, и вскоре из-за кулис показалась конопатая Царевна Солнышко. С недоумением оглядевшись вокруг, она зачерпнула ладошками воду и, плеснув себе в мордашку, тоненько взвизгнула. Щеки засони зарумянились, а в глазах появились игривые огоньки.
Путешественники занимались своими делами: Бобо, стоявший у штурвала, теперь зафиксировал его и отправился измерять лаглинем скорость «Леды», а Нук хлопотал возле кофейника.
– Девятый час, – спохватился профессор, глянув на будильник, – пора будить Барсеньку.
Нук повернулся к каюте тигренка, возле которой уже висел Серебряный колокольчик, а на дверях красовался новый почтовый ящик, но в это мгновение дверь с треском распахнулась и взъерошенный полосатый крошка пулей промчался под ногами профессора. Юный художник оббежал палубу, вернулся и резко остановился возле профессора.
– Доброе утро, Барсенька! – улыбнулся Нук.
– Так это и есть море? – не отвечая на приветствие, спросил тигренок, указывая на волны.
– Конечно, – ответил счастливый Нук.
– Почему же ты мне ничего не сказал! – забарабанил Барсенька по могучей ноге профессора.
– Чего не сказал? – переспросил Нук, с которого медленно сходила улыбка.
– Так оно же огромное! – воскликнул полосатый крошка. – А если бы я умер?!
– От чего?! – спросил совершенно сбитый с толку Нук.
– От неожиданности! – теряя терпение, пояснил тигренок. – Я пошел в каюту, а ты постучи и предупреди меня, понял?
Полосатый крошка захлопнул дверь каюты и улегся под одеяло.
Нук постоял некоторое время, переступил с ноги на ногу, и позвонил в Серебряный колокольчик.
– Да-да! – отозвался тигренок.
– Барсенька… – заговорил профессор, приоткрыв дверь и не зная с чего начать. – Мы уже в море… Если хочешь, ты можешь его посмотреть. Мне кажется, оно очень большое…
– Не большое, а огромное, – поправил его полосатый крошка.
– Я бы даже сказал… бесконечное… – проявил художественное мышление Нук.
– Бесконечное! – эхом отозвался полосатый крошка и, выскочив на палубу, уперся грудью в леер.