«Видишь – ли Алексей Кириллович, сына своего, Алексея, предателя, Государь Император извёл самолично, да и то сказать, правильно он энто исделал. Разрушил бы пьяница Алёшка всё то, что государь наш учинил в державе нашей. А наследника прямого так и не сотворил Пётр наш Алексеевич, не сподобилась матушка императрица наша, Екатерина, родить государю, да и всей державе нашей, наследника престолу и продолжателя дела Петрова. Ныне у трона Российского образовались две кумпании придворных. Одни мыслят в наследники внука Императора, тёзку полного, Петра Алексеича, Алёшкина сына. Другие – это я и князь Александр Данилович не видим в энтом внучке будущего государя нашего. А потому, что де встанет он у власти в государстве нашем, не сносить тогда голов ни мне, ни Меньшикову, ни матушке Катерине, ни всем тем, кто в погибели его отца повинен был. Да вот у каждого из нас свои интересы. Уж больно большую власть Сашка в гвардии да полку взял. Боязно мне за голову мою. Хотим мы властительницею Екатерину поставить, да за сподвижниками моими, хочу я учинить надзор да управу. Выбрал тебя, так как знаю, что в друзьях мы с тобой, да и лучше тебя по шпиёнскому делу никого в Европе и не сыщешь. Ты согласен мне послужить?
Всю эту пламенную речь Петра Андреевича Алексей слушал внимательно, ни одним движением лица своего не высказав своего отношения к сказанному. Этим он ещё более распалял Толстого, тот тараторил, срывался на дисконт, потом опять переходил на шёпот.
– Тысячу золотых в год и доступ в гвардию.
– Что?
Толстой от неожиданности осёкся.
– Я говорю, тысячу рублей золотом в год, и доступ в гвардию, не ясно, что ли? Выбора у меня нету, прищемил ты мне яйца, князь. А деньги мне страсть как нужны, да и рискую я отменно. Попаду между жерновами власти, не сносить мне головы. Согласен я.
– Может пятисот целковых хватит будет?
– Князь, не жидись, или найди более достойного кумпаниона. Раецкого, например.
– Капитан Раевский Александр, аки пёс верный, служит Императору, и из чужих рук не берёт. Меньшиков уже пробовал подкатиться, послал его капитан куда подальше. Как ты может знаешь, ныне над Александром Даниловичем тучи надвинулися. А Сашка Раевский первый государев пёс и охотник будет. Возможно придётся тебе с ним столкнуться. Сдюжишь?
– Да, Пётр Андреевич, завела тебя гордыня да тщеславие прямо ко врата адовы. Ты уже и сам не знаешь, за что воюешь. Всё ещё слова говоришь про дела государственные, прогресс, реформы. А мысли уже одне, как бы у власти ближе оказаться, да наворовать от неё поболе. Кабы я тебя ранее не знавал, послал бы я тебя, как Раецкай Меньшикова. Говори, что делать, да согласие на плату давай. Сдюжу я всех, не сумневайся.
– Ох казак, казак, кабы не был ты мне нужён… Ладно, согласен я, получай стипендион свой за полгода вперёд – достал из широченного рукава кафтана кожаный мешочек, и кинул его на стол. – «Могёшь не пересчитывать, я знал твою сумму, догадался. Здеся ровно пятьсот будет, ещё пятьсот получишь по приезде в Санкт Петербург. Через 10 днёв жду тебя в столице. Найдешь меня в адмиралтействе. А сей час иди отсель и отследи хорошенько, что бы не было слежения за нами.
Снял парик, вытер потную лысину свою чистым батистовым платком, покряхтел, поохал и принялся поглощать пищу, принесённую на двоих.
Через десять дней, как и было оговорено, Алексей появился в столице. За это время он успел перевезти Рахель и Ванечку в Коломну, где они сняли небольшой дом и велел дожидаться его в этом доме. Писать де он будет раз в неделю, а ежели три недели от него не будет письма, то надобно им собираться и ехать домой в Раздоры. Планы его по переезду в Сибирь, к Савве оказались разрушенными, так как Рахель сообщила ему, что понесла, и уж второй месяц пошёл, как носит она его дитя. Отправлять жену в таком состоянии одну в такую дальнюю и тяжёлую дорогу, которая и здоровому-то мужчине не бог весть, как легка, а уж для Рахелечки, да в её положении и подавно, Алексей не решился. Поэтому планы поменялись. А Калугу он выбрал, как место не столь отдалённое, но и не очень заметное.
Он нашёл Петра Толстого в Адмиралтействе. Вскорости они уже вместе с князем Александром Даниловичем Меньшиковым сидели в татарской харчевне, у московской заставы и обсуждали план действий и круг обязанностей для Алексея.
Меньшиков, какой-то весь поблеклый, придавленный обрушившимся на него заботами, с нечистыми руками, грустным и затравленным взглядом, оглядел Алексея и протянул ему свою огромную, бугристую ладонь.
– Ну здрав будя, казак! Чай не держишь на меня зла-то? А то ведь как же сотрудничать будем вместе, ежели зло на меня затаил? У нас ведь щас, какое наипервейшее дело, какая главная наша забота? Правильно, и животы наши сохранить, и державу нашу уберечь от хаосу и смуты. Правда, Алёха?
Алексей сжал до хруста протянутую ему ладонь так, что Меньшиков крякнул, побелел лицом, но Алёха сразу объятия отпустил и хищно и холодно улыбнулся.