Приключения принца Иоганна Мекленбургского

Тем временем прославленного воеводу окружили ратники, очевидно, спрашивая, что делать. Михаил Борисович, по обыкновению, отвечал уклончиво, но громко как видно, стараясь привлечь к себе внимание. Когда вокруг собралась достаточно большая толпа, дьяк Ртищев неожиданно вытащил из-за пазухи свиток бумаги и принялся громко читать. Удивленные Трубецкой с Шуйским подъехали ближе и с изумлением поняли, что это грамота от выбранного на соборе царя Ивана Федоровича, сиречь герцога Мекленбургского.

Объявляю всем своим подданным, что ради христианского милосердия и с тем, дабы прекратить на веки вечные всякие распри в царстве нашем, дарую всем полное прощение за все винности вольные и невольные, яко не бымши. И именем Бога Всемогущего клянусь опалы ни на кого не накладывать и вотчин в казну не отбирать, чины и пожалования от прежних царей признать и службой им не попрекать… Измена, взвизгнул Шуйский, вяжите их! Цыц, анафема! сурово отозвался бородатый ратник в тегиляе и мохнатой шапке. Дай дослушать, чего царь обещает. Да какой он царь? возмутился князь. Его воровские казаки да шиши лесные выбрали… А твоего родича и вовсе холопы в толпе на царство кричали, усмехнулся бородатый, сказано тебе помолчи!

Шуйский схватился было за плеть, но его руку вовремя перехватил Трубецкой.

Ты что, ополоумел?! Да как же это… Да так! Давно среди наших письма прелестные ходили, в коих прощение обещалось. Только ты да Салтыков ничего не видели и не слышали, а теперь, когда королевич бит, так и вовсе… Да где же бит! Вон сколько войска у нас, да еще подмога из Литвы идет! Дурень! Ты что, не слышишь, как пушки герцогские польский лагерь ломают? Самое время решать. Что решать? А решать надо сам ли ты к царю на поклон пойдешь, или тебя связанного поволокут! Как это? А вон глянь, как Салтыкова тащат, указал ему князь на окровавленного Ивана Никитича, которого тащили двое дюжих холопов, его родичи умышляли убить государя Ивана Федоровича, ему теперь прощения не видать. А вот с тобой еще не ведомо… Не могу я так, замотал головой Шуйский, не наш он царь, не православный! Тогда беги, без особого сочувствия посоветовал ему Трубецкой. Может, за ради твоей службы королевич греческую веру и примет. Изменник! Беги ужо, отмахнулся князь, а то передумаю, да велю в железа? заковать…

Хотя идея о переходе на другую сторону пришлась по нраву далеко не всем, большинство ратных людей ее поддержали. Уж больно несладок был хлеб на чужбине, а войско нового русского царя на деле показало, кому Господь покровительствует, а кто пришел на Русскую землю по наущению нечистого. Объединившись вокруг Шеина и Трубецкого, они забаррикадировались в своей части лагеря и принялись палить во вчерашних союзников. Защитникам лагеря и без того приходилось несладко, а при известии об измене у многих просто опустились руки. Одни бросились в панике бежать, другие надеялись сдаться на милость победителей, и лишь немногие попытались пробиться с оружием в руках к своим товарищам.

Узнав о замятне в польском стане, командовавший стрельцами Пушкарев приказал усилить натиск, и лагерь вскоре весь оказался в руках победителей. Стрельцы и солдаты тут же взяли его под охрану, не забывая обшаривать разбитые возы в поисках чего-либо ценного. Обезоруженных и частенько раздетых пленников построили в колонну и быстро угнали подальше от греха в Можайск. На новоявленных союзников поначалу поглядывали с подозрением, но вскоре с обеих сторон нашлись знакомцы и даже родственники. Поскольку о царском прощении было объявлено вслух, то и повода для вражды не оставалось. Недавние противники принялись обниматься, вспоминать былые времена и даже втихомолку пускать по кругу баклажки.

Чернобородый Семен еще прихрамывал и потому не мог участвовать в бою, однако пропустить сбор трофеев не мог, и как только сражение окончилось, направился в захваченный лагерь. Увы, самые богатые шатры уже были под охраной, и поживиться там чем-нибудь стоящим возможности не было. Оставалось только обшаривать убитых или пристанища ратников попроще. Однако время шло, и, несмотря на все старания, ничего стоящего ушлому стрельцу не подворачивалось. Ни денег, ни драгоценностей, ни украшенного златом-серебром оружия у обысканных им покойников при себе не было. Так бы и остался добрый молодец без добычи, но попался ему покосившийся шатер, стоявший чуть в стороне от прочих.