Как там Пожарский? спросил я у Михальского. Живой, слава богу, громко, так, чтобы слышали рынды и прежде всего Петька Пожарский, отозвался он. Затем, оглянувшись, наклонился и тихонько прошептал: Однако это не все новости. Прибыл гонец из Москвы. И что там? поморщился я, ожидая очередную каверзу.
Ответ едва не выбил меня из носилок.
Бунт! Что?! Бунт, государь. Толком ничего не ясно, ведомо только, что стрельцы и бояре заперлись в кремле, а иные в Иноземной слободе отбиваются. Кто зачинщик? Телятевский. Да что же это за наказание такое: где какая неподобь так сразу Телятевский! Слушай, Корнилий: что хочешь делай, но этого мерзавца добудь мне! Может, лучше Владислава? Да ну его к черту, этого Владислава. Как пришел, так и уйдет, а вот этот треклятый Телятевский мне уже в печенке сидит!
Над златоглавой Москвой плыл густой, просто обволакивающий, колокольный звон. В дни праздничные его называли малиновым, но сегодня жителей стольного града он совсем не радовал. Во всех соборах, церквях и монастырях денно и нощно служили литургии об одолении супостата, но привычные молитвословия не приносили успокоения душам верующих. Откуда-то взялось огромное количество юродивых, бродячих монахов и просто кликуш, сулящих разные беды москвичам. Те с тоской вспоминали Смутное разорение и торопливо крестились. Один из юродивых даже кричал, что все беды посланы Господом оттого, что москвичи отказались от крестного целования королевичу Владиславу и выбрали безбожного немца. Случившиеся неподалеку стрельцы недолго думая стали вязать крамольника. Правда, толпящимся вокруг простым людям не больно-то понравилось, что пришлые ратники хотят имать божьего человека, и они встали на его защиту.
Чего творите, окаянные, кричали они, как воевать, так вас нету!
Стрельцы поначалу смутились, но затем, повинуясь приказу десятника, все же попытались оттеснить местных и схватить юродивого, однако того уже и след простыл.
За всем этим с тревогой наблюдали пришедшие в Новодевичий монастырь женщины. Старшая из них Авдотья Пушкарева, торопливо перекрестилась и с тревогой сказала дочерям:
Гляньте, что делается! И чего я вас послушалась да пошла сюда… В слободской церкви бы и помолились. Полно тебе, маменька, возразила Мария, кругом караулы крепкие стрельцы да дворяне, никакой татьбы не допустят. Да что же ты матери перечишь, оглашенная! возмутилась стрельчиха и повернулась еще к одной участнице похода: Хоть вы ей скажите, боярышня!
Алена Вельяминова, к которой она обращалась, в ответ лишь вздохнула и кротко ответила:
Ничто, поставим свечи к чудотворной иконе и пойдем. Оно и вправду тревожно в городе.
Сестра всесильного окольничего, по своему обыкновению, была одета как простая зажиточная горожанка и ничем не выделялась на фоне семейства Пушкаревых. Пожалуй, что Глаша с Марьюшкой были и понаряднее. С отъездом брата на войну присмотр за ней стал не таким строгим, однако помня обещание, данное Никите, одна она больше не ходила. Разве что в церковь. Отстояв службу, женщины собрались было уходить, но тут им путь преградила послушница.
Зовут вас, тихо, но вместе с тем твердо сказала она, обозначив легкий поклон. Нас? удивились девушки и переглянулись со смертельно побледневшей матерью.
Делать было нечего, и они последовали за скользившей словно черная тень монастырской служительницей. Та привела их в просторную палату и, еще раз поклонившись, тут же удалилась. Девушки снова встревоженно переглянулись, но тут к ним из ниши вышла монахиня, одетая, в отличие от большинства сестер, богато и даже с некоторым изяществом. Ряса, апостольник и мантия из тонкого заморского сукна, а наперсный крест блестел золотом. В руках игуменья, а это была она, перебирала ярко-синие четки.
Увидев ее, Авдотья страшно побледнела и повалилась в ноги, но та не дала ей пасть ниц и помогла подняться.
Прости меня, матушка… пролепетала стрельчиха, но та снова прервала ее: Не за что тебе передо мной виниться, а за прочее Бог простит!
Оставив Пушкареву, монахиня подошла к поклонившимся ей девушкам и внимательно их оглядела.
Выросли уж, бесстрастным голосом промолвила она, красавицами стали. Женихи есть? Погодите, не говорите. Я сама скажу.
Девушки растерялись от такого поворота событий и только хлопали глазами, а таинственная инокиня, пристально взглянув каждой в глаза, продолжила: