Приключения принца Иоганна Мекленбургского

Небольшие отряды поляков и литвин, оставшиеся для блокады Смоленска, не могли контролировать все пути, ведущие в город, а поэтому тамошний воевода Прозоровский, хоть и с опозданием, но получал все необходимые известия. Узнав, что войско королевича разбито, князь ненадолго задумался. В общем, его было не в чем упрекнуть. Город он удержал, на польские посулы не поддался, а то, что они на приступ не пошли… так на все воля Божья! Что же до того, что он до сих пор не сделал ни одной вылазки… так это недолго и исправить. Впрочем, вышедшие ранним утром из Смоленска ратники не нашли рядом с городом противника. Враги тоже узнали о поражении своей армии и не стали искушать судьбу. Князь-воевода, отрядив гонца к царю с известием об одолении супостата, тут же двинулся в погоню.

Немногочисленные польско-литовские отряды, уцелевшие после можайского сражения, уходили в сторону Литвы. Еще совсем недавно бравые шляхтичи ехали по этим местам в составе большого и сильного войска. Каждый вечер после тяжелого ратного труда они отдыхали в богатых шатрах. Устраивали пиры, во время которых кичились друг перед другом своим богатством и знатностью. Многочисленная челядь только и думала, как бы угодить своим хозяевам, и ловила каждое слово, каждый жест, исходившие от господ… А теперь они возвращались домой, как бесприютные странники, прячась от погони. Проклятые московиты, постоянно преследовавшие их, налетали то с одной стороны, то с другой, и польские ряды таяли, как снег по весне. Несколько попыток контратаки кончились плачевно. Многие шляхтичи, решив, что в одиночку пробраться домой будет проще, бежали, бросив своего предводителя. Войска Прозоровского, Валуева и Михальского, казалось, были со всех сторон, а отряд королевича как в воду канул.

В густой чаще леса остановились трое таких беглецов. Один из них довольно толстый шляхтич, пошарил по сумкам и, достав небольшой сверток, предложил содержимое своим товарищам:

Возьми, Янек.

Корбут с благодарностью принял у него пищу и обратился к третьему спутнику, в котором довольно трудно было признать теперь первую красавицу при дворе королевича Владислава панну Агнешку Карнковскую.

Вам надо поесть… тихо промолвил он, обращаясь к девушке. Спасибо, так же тихо ответила она, но я так устала, что не могу есть. Вам нужно подкрепить свои силы. Зачем? Чтобы жить. Зачем мне теперь жить? Я навеки опозорена, Владислав меня бросил, а отец умер, да еще и остался без достойного погребения. Мне теперь одна дорога в монастырь! Да еще и найдется ли среди них хоть один, чтобы принять такую грешницу?.. Не говорите так! Но ведь это же правда. Моя жизнь кончена, и лучше бы мне умереть прямо здесь… Если вы умрете, то и мне незачем жить. Почему? Потому что я… замялся молодой человек, потому что… Что, Янек? Прошу простить меня, что я лезу не в свое дело, не выдержал пан Криницкий, да только разве вы не видите, что бедный Ян сохнет по вашей милости! Конечно, вы привыкли общаться с королевичем и его придворными… где уж вам заметить любовь простого шляхтича, служащего у вашего отца. Но только мне он как сын, а потому я не могу спокойно смотреть, как он мучается. Это правда? широко распахнула глаза девушка.

Покрасневший как вареный рак Корбут смог только обреченно кивнуть, а пан Адам продолжал свою речь:

Да конечно же правда! Говоря по совести, я совершенно не одобряю эту его сердечную склонность и надеялся, что она со временем пройдет, да только, видать, судьба у него такая. Конечно, он бедный сирота и не пара вашей милости, однако и у него есть сердце, и оно скоро разорвется от вашей холодности. И если есть в вас хоть капля христианского сострадания, так прогоните его прочь от себя, чтобы он не видел вас более и не мучился. Что ты такое говоришь, пан Адам! вскричал парень, ошарашенный его речами. Да я жизнь готов отдать, чтобы только быть рядом с панной Агнешкой и дышать с ней одним воздухом. Видеть ее, знать, что она жива, и не надо мне в жизни большего счастья.

Разгорячившийся молодой человек вскочил перед своим пожилым приятелем и принялся высказывать ему все что думает, переходя иной раз на крик. Наконец, выговорившись, он обернулся к девушке и застыл как громом пораженный: панна Агнешка, закрыв лицо руками, горько плакала.