Приключения Родрика Рэндома

На следующий день я, с ее разрешения, посетил ее вместе с Четтером и был весьма любезно принят ее матерью, с которой она жила; там было немало модников, главным образом молодых людей; тотчас же после чая поставили два карточных стола, за одним из коих я имел честь играть вместе с Мелиндой, которая, меньше чем за три часа, ухитрилась облегчить мой кошелек на восемь гиней. Я был непрочь проиграть небольшую сумму, чтобы, пользуясь удобным случаем, нашептывать ей тем временем нежные слова, которым внимают еще более благосклонно, когда им сопутствует удача в картах; но я был отнюдь не уверен в ее честной игре - обстоятельство, очень меня возмутившее и заставившее изменить мое мнение о ее бескорыстии и деликатности.

Однако я решил извлечь пользу из ее поведения и в свою очередь обходиться с ней не столь церемонно; и вот я приступил к осаде и, убедившись, что ей вовсе не противна моя грубая лесть, в тот же вечер сделал открытую декларацию в любви. Она очень весело принимала мои ухаживания и со смехом притворялась, будто отклоняет их, но в то же время обходилась со мной с такой благосклонностью, что я не сомневался в победе, одержанной над ее сердцем, и почитал себя счастливейшим смертным. Воодушевленный этими приятными мыслями, я снова сел после ужина за карты и с полной беззаботностью позволил ей плутовать и выиграть у меня еще десять гиней.

Было поздно, когда я распрощался, получив приглашение посещать их дом; когда же я улегся в постель, приключения минувшего дня мешали мне заснуть. То я услаждал себя надеждой обладать прелестной женщиной с десятью тысячами фунтов; то я задумывался над описанием ее нрава, слышанным от Бентера, и сопоставлял его с ее поведением по отношению ко мне, казалось, весьма соответствовавшим нарисованной им картине. Эта мысль повлекла за собой меланхолическое раздумье о понесенных мною расходах и о скудости моих средств, которые, кстати сказать, были не моими. Коротко говоря, меня осаждали сомнения и колебания, не дававшие мне спать большую часть ночи.

Поутру Стрэп, с которым я два дня не беседовал, явился ко мне с принадлежностями для бритья; я спросил, каково его мнение о леди, которую, как он видел, я проводил в Хэмстеде до кареты.

- Очаровательное создание! - вскричал он - И с богатым приданым, как я узнал. Жаль, что вы не добились разрешения проводить ее домой. Вероятно, она не отказалась бы от вашего общества, потому что производит впечатление любезной особы.

- Всему свое время, - сказал я. - Да будет тебе известно, Стрэп, что вчера я был вместе с нею до часу ночи.

Едва произнес я эти слова, как он принялся прыгать по комнате и, прищелкивая пальцами, в восторге восклицал:

- На нашей улице праздник!

Я дал ему понять, что его торжество преждевременно и что мне предстоит преодолеть такие препятствия, о коих он не подозревает. Затем я передал ему сведения, полученные от Бентера, причем он изменился в лице, покачал головой и заявил, что женщинам нельзя доверять. Я сказал ему, что тем не менее решил сделать смелый ход, хотя, по моим предположениям, он сопряжен с большими издержками, и предложил ему угадать, какую сумму я проиграл вчера вечером в карты. Он поскреб себе подбородок и объявил, что питает отвращение к картам и при одном упоминании о них его от огорчения прошибает пот, так как они воскрешают в его памяти негодяя, обронившего деньги.

- Однако же, - сказал он, - теперь догадки должны быть иные. Ну что ж! Если вчера вам не повезло, думаю, ваш проигрыш не может быть меньше десятидвенадцати шиллингов.

Мне досадна была такая простоватость, которую я принял в ту пору за притворство, вызванное желанием попрекнуть меня за мою глупость, и с раздражением спросил, неужто он думает, что я провел вечер в погребке с носильщиками портшезов и ветошницами, а затем сообщил, что истратил я восемнадцать гиней.

Нужен был карандаш Хогарта *, чтобы изобразить изумление и огорчение Стрэпа при этом известии. Таз, в котором он взбивал мыльную пену для моего подбородка, выпал у него из рук, и некоторое время он стоял недвижимо в нелепой позе, разинув рот и выпучив глаза, едва не выскочившие из орбит; но, вспомнив о моем нраве, отличавшемся строптивостью и обидчивостью, он постарался заглушить печаль и притти в себя. С этой целью он сделал попытку засмеяться, но, несмотря на все свои усилия, захныкал; взял круглое мыло и оловянный котелок, поскреб мой подбородок мылом и выплеснул мне в лицо воду из котелка. Я не обращал никакого внимания на его смятение, но когда он окончательно оправился, напомнил ему о его правах и заявил о своей готовности вернуть его вещи, как только ему заблагорассудится их потребовать. Он был уязвлен моими словами, вытекавшими, по его мнению, из недоверия к его дружеским чувствам, и попросил, чтобы я больше никогда так не говорил с ним, если не имею намерения разбить его сердце.