Приключения Ружемона

Гораздо труднее было мне справиться с другим делом. Нужно заметить, что и сам я не знаю, но только эти девушки почему-то вообразили, что мое жилище — нечто более близкое к цивилизации, чем жилище дикарей, и что наше селение похоже на село или деревню с рядом маленьких домиков или хижин, обставленных не только необходимой мебелью, но имеющих даже камины, пианино и тому подобные принадлежности обихода цивилизованных людей. И так велика была их радость, их радужные мечты, их стремление поскорее увидеть все это, что у меня не хватило духа разуверять их. До поры до времени я не хотел нарушать их иллюзий, в награду за что имел удовольствие замечать, как они с каждым днем становились все более и более похожи на то, чем были на самом деле. Когда я увидел их в первый раз, при свете яркого костра, под жалким навесом, они показались мне почти старухами: так были тощи, изнурены, запуганы и почти одичавши; а теперь же, на нашем большом катамаране, незаметно скользившем вниз по течению прекрасной широкой реки Орд, они начинали выглядеть моложе и казались даже весьма красивыми, несмотря на свой далеко неприглядный наряд. Выражение безграничного ужаса, не покидавшее их раньше ни на минуту, теперь совершенно исчезло; они смеялись и болтали, щебеча точно птички, только что выпущенные на волю. Очевидно, они чувствовали себя вполне спокойными и свободными. Бруно моего они полюбили с самого начала; он с своей стороны также быстро привязался к ним, доказывая весьма наглядно свою любовь заботами об их материальном благополучии: он отправлялся самостоятельно на охоту и приносил к их ногам трофеи своих побед, в большинстве случаев, молодых уточек. Иногда же он прямо, по собственному желанию, проделывал перед ними весь свой репертуар фокусов. А когда девушки возвращались к нашей кочевке после небольшой прогулки по лесу с ногами, окровавленными и исколотыми колючками, и со вздохом садились к костру, где мы с Ямбой ожидали их, занятые стряпней, Бруно подбегал к ним и принимался лизать их раны и царапины, всячески выражая при этом свое сочувствие и любовь…

Между тем наше плавание по реке продолжалось. Во время его мы занимались, порою для выгоды, порою просто для развлечения, ловлей рыбы, буквально кишевшей в самой реке и ее притоках, особенно красноперок…

В продолжение нашего плавания вниз по реке нам иногда приходилось стоять на месте по нескольку суток; случалось это вследствие того, что река иногда вдруг как будто изменяла течение и неслась прямо на нас, преграждая нам путь.

Но, не имея надобности спешить, мы выжидали некоторое время и продолжали путь при благоприятных для нас условиях. Иногда, желая развлечь своих прелестных спутниц, я пел для них свои родные песенки. А порою, видя, как они задумываются над чем-то, вероятно, предаваясь тягостным воспоминаниям о пережитых ими ужасах, принимался рассказывать им свою собственную повесть. Мой рассказ до того трогал их, что они плакали навзрыд. А иногда они в свою очередь пели мне свои излюбленные гимны и молитвы…

Так незаметно мы добрались и до селения дружественного племени у берегов Кэмбриджского залива. Мои чернокожие друзья встретили нас так сердечно, что их теплый прием отчасти примирил молодых девушек с тем горьким разочарованием, какое они испытали, видя и здесь полнейшее отсутствие всяких признаков цивилизации.

Мой народ, как я называл родное племя своей доброй Ямбы, был до крайности обрадован, видя, что я возвращаюсь к ним в сопровождении двух белых женщин. По их понятиям это, конечно, были мои жены. «Теперь, — говорили они между собою, — великий белый вождь не покинет нас и навсегда останется жить с нами!» Так как в это время не было ни с кем из соседей войны, то все племя принялось устраивать роскошное празднество по случаю моего возвращения. К моим белым спутницам они также отнеслись ласково, хотя, как женщин, и не удостоили, конечно, особенными знаками внимания.