Приключения сомнамбулы. Том 1

В кино? Конечно, и в кино тоже! – если бы Соснин вдруг увидел эту залу впервые, то, не медля, кинулся бы поперёк кадра с малиновой дорожкой к окну и стоял бы, стоял, заворожённый круглым столиком с самоваром и плетёными креслами у цветника, безмятежно болтающими за чаем, подготавливая своей болтовнёй плаксивые взрывы чувств, бородато-усатыми господами в толстовках, дамами в бело-розовых, с оборками, платьях, а чуть сбоку – срезанной рамкой кадра замшелой балюстрадой в жасминовой чаще, сквозь которую старинная лестница сбегала б к чистой прозрачной речке, а за речкой бы дымились луга, истаивал бор…

Соснин, однако, видел приёмную залу не в первый раз, не кидался к окну, знал, что внизу, скользя по мокрой брусчатке, объезжали липовый сквер грузовики, справа закруглялся жёлто-белый фасад, слева – темнел мост с гранитными башнями, едва различимыми в мглистом воздухе, почти сливавшимися с фронтом мрачноватых, вставших вдоль Фонтанки домов, и только горели над башнями моста золотые шишечки.

Итак, Соснин не увидел бы в окне ничего неожиданного.

Он медленно пересёк синтетическую малиновую дорожку, не поворачиваясь даже к окну, остановился у полой коринфской колонны.

Между Сосниным и кучкой знакомых лиц, возбуждённых повторным вызовом на комиссию, – Фаддеевский, размахивая руками, в муках рождая слова, пытался в чём-то убедить Блюминга – чуть наклонно и точнёхонько по центру протяжённого простенка располагался очищенный от пыли макет городского центра, вырвавшегося к морю; макет огибали аккуратно расставленные по дуге стулья.

Оставалось ещё минут десять…

Ожидая, когда позовут, Соснин привычно заскользил взглядом по искусственному мрамору, по портретам великих зодчих.

предательски клонило ко сну

Оцепенелость, скука.

Как в усадьбе после обеда.

Только бородачи-реставраторы на козлах почему-то торопливо соскабливали с фриза свеженаписанный узор из переплетённых меандров. Да, в прошлый раз старательно подновляли, а теперь… бумагу на паркетный пол даже не подстелили…

немая сцена или наваждение?

Внезапно зевотный быт приёмной залы взвихрили одинаковые, коротко – под бокс – остриженные крепыши в стальных пиджаках – промчались, точно спринтеры, застыли по углам.

И беззвучно распахнулась в другом конце залы двустворная белая дверь с главной лестницы, на ней, той каменной, предназначенной для важных визитёров лестнице, и начиналась малиновая дорожка, которую к каждой ступеньке прижимали специальными креплениями надраенные медные штанги…так вот, распахнулась двустворная дверь с главной лестницы, и ковровая дорожка мерно понесла ладного мужичка среднего роста, в тёмно-сером, точно по фигуре скроенном-подогнанном костюме-тройке – ветчинно-розового, с седоватыми, слегка волнистыми волосами.

Нет, не так.

Сиятельный и не касался торжественного половика подошвами зеркально отблескивавших щиблет.

Воспаривший, он плыл, медленно загребая отутюженными штанинами, плыл по воздуху, надутый верой в неколебимость своего приподнятого над землёй положения, а память заталкивала Соснина в жарко натопленный, с навощённым паркетом райкомовский кабинет, куда тоже вплывал розоватый, седовато-завитой…

Да, та же плавность, та же ветчинная неподражаемость щёк.

Казалось, Григорий Васильевич, ведомый ворсистой красной стезёй, так бы и парил, плыл, и стены бы пред ним расступались, а посетители-просители, секретарши с открытыми ртами и зависшими в воздухе телефонными трубками, несвоевременно сорившие из-под расписного потолка бородачи-реставраторы, все-все, застигнутые врасплох явлением, так навсегда бы и застыли в нелепых позах.

Однако Филозов, которого известили с вахты о долгожданном, но выпавшем столь внезапно, без предупредительного звонка визите, скакнул наперерез встретить; о всесильных цифрах, достойных наделения их верховной властью, Филозов от ледяного страха, вновь лизнувшего изнутри, на сей раз, наверняка, забыл.

Григорий Васильевич не замедлился, не повернулся даже, правда, ступив на горяще-алую кляксу, посаженную на ковровую дорожку случайным лучом, будто б нехотя, не дрогнув ни единым лицевым мускулом, протянул ладонь, как если бы протягивал в пустоту. Филозов-то хотел посоветоваться, подвести к многотрудному макету с заждавшимся обсуждения полукругом стульев, Филозов так гордился макетом, так ждал высокого мнения, но у Григория Васильевича была своя таинственная программа посещения, он брезгливо шевельнул пальцами, раздражение слегка заметно тронуло губы – точь-в-точь такая же гримаска гульнула когда-то и по твёрдым губам розовощёкого и седовласого, с волнистой укладкой, Фрола Романовича, когда соратники повлекли его к зелёносуконному столу осудить возмутительные плакаты! Нет и нет, в другой раз, – дал понять Григорий Васильевич, – какой-то макет и подождать мог.

что дальше? (приходя в себя)

Оба укрылись в филозовском кабинете, повергнув находившихся в приёмной в священный трепет.