Приключения сомнамбулы. Том 1

А когда покинули кабинет, Григорий Васильевич с неизменной своей плавностью двинулся к торжественной двери по почётной дорожке, сопровождавший же его с отступом на пол-шага и слегка сбоку Филозов уже на дорожке не умещался. Да, Григорий Васильевич заведённо поплыл назад, к услужливо распахнутой двери, так и не дрогнув ни одним из выхоленных розовых мускулов.

Следом и постовые в стальном текстиле снялись, а изваяния в приёмной зале воскресли, загомонили, Соснин подумал невпопад, что охрану сильных мира сего следовало бы разжаловать-разогнать, что было бы, если бы он был бомбистом, а не зевакой, которого неизвестно зачем на комиссию пригласили во второй раз?

Он бы ещё что-нибудь надумал, да не успел.

Филозов вернулся с проводов воодушевлённым, велел заходить.

и всё же цифры решают? (скороспелые выводы вперемешку с безответственными предположениями)

Пронесло?

Зачем пожаловал?

Филозов оставил вопросительные взгляды без ответов, он умело скрывал взволнованность, держался молодцом, лишь пожаловался, не заботясь об искренности интонации, что мало ему забот в Юбилейном Комитете, так Григорий Васильевич ещё подписал ему командировку в Японию, время, как шагреневая кожа, сжимается…уже второе заседание комиссии, а почти не продвинулись…

Сразу взяли деловой темп.

И бутылочки были расставлены, вентилятор оживил флюгер.

Чувствовалось, однако, что Филозова обуревали смешанные чувства, он что-то новое для себя узнал, но это новое подстёгивающее и нацеливающее знание обнадёживало и пугало одновременно, вроде бы персек сменил гнев на милость, хотя…Очевидно, нагрянувший Григорий Васильевич – внезапное посещение естественно вписывалось в характерный для него, пугающий подданных-подчинённых стиль – не только конкретизировал условия партийной задачи, поставленной перед председателем комиссии, не только потребовал её ускоренного решения, но и… ко всему в этом визите сиятельного всесильного вельможи, вдруг снизошедшего…проступало что-то поощряющее, хотя…Соснину казалось, что у Григория Васильевича был и какой-то собственный интерес, а Филозову просто-напросто давался последний шанс искупить свои прегрешения перед Смольным, которые, как назло, усугубил опрометчиво санкционированный самим Владиленом Тимофеевичем цикл идеологически-сомнительных лекций, уж за них-то как не присыпать перцем? Так вот, так вот, под прицелом тёмных, точно дырки огнестрельных стволов, зрачков смольнинского персека Филозову, надо думать, было благосклонно поручено провернуть побыстрей разбирательство, не гнушаясь мало приятной, возможно, что и грязненькой работёнки, зато уж взамен он мог рассчитывать, если не на немедленную полную индульгенцию, то хотя бы на удачный исход академической баллотировки, да и подписанная японская командировка стала авансом, а пока, пока председателю комиссии по расследованию надо было разыгрывать объективность, надо было взять за ушко кого-нибудь из производственников, затем ухватиться опять-таки за ушко, вытащить для расправы на лобном месте проектанта-расчётчика, о, наказывать надо было обоих вне зависимости от реальных ошибок каждого, да-да, вот она, единственно верная схема расследовательских устремлений комиссии, возглавляемой мудрым руководителем, да, наказывать надо двоих, из разных ведомств, чтобы потом Филозова, двуглавого орла, перелетающего по смольнинским командам из кресла в кресло, никто не смог обвинить в предвзятости. Кого же он выберет, чтобы обрушить на их головы праведный гнев? Покарать Лапышкова от производственников? – да его, не Салзанова, того, полного и скользкого, не ухватить, зато Тихон Иванович безответный, у него сердце больное и уши беспомощно оттопырены. А кого из проектантов – Блюминга? Леон Абрамович без меры бледнеет, так и напрашивается на обвинение. Или, может быть, Влади поступит нестандартно, вмажет ни за что, ни про что Фаддеевскому? – Соснин увлёкся предположениями, что-то прослушал; о чём они?

– Да ведь ветер шквально на недостроенный дом давил, ураган налетел! – пыхтел, потея и краснея, Салзанов.

– И снеговой нагрузки сверх всяких норм намело, – в унисон ныл Лапышков.

– Погодные экстремы учитывал коэффициент запаса, – отбивался Блюминг, обводя комиссию заранее виноватым, если не обречённым взглядом; кончик носа, зеленовато-розовый, испещрённый чёрными штришками и точечками, как недозрелая земляника, подёргивался, в вырезе пуловера с беспокойным узором из голубых, коричневых, чёрных ромбов вздрагивала худая шея.

– Экстремы, коэффициент! Это слова, слова, не подкреплённые цифрами, – Филозов ледяным презрением окатил Блюминговскую систему защиты, зато Фаддеевский, отлично знавший чего ждал от членов комиссии её председатель, отнюдь не собирался голословно заверять в цифровой обоснованности проекта, – Филипп Феликсович как раз извлекал из портфеля внушительные бумажные доказательства.

Бесконечные бумажные ленты образовали на столе горку, зашелестели, как ворох осенних листьев.