Ну, летунов-евреев стрелять не стали, чтобы прогрессивную западную общественность не щекотать. С чекистами Григорий Васильевич сразу дружбу скрепил не разлей вода и, символизируя возврат от шараханий прежнего руководства к строгому соблюдению партийных норм и кодекса коммуниста, приказал дебаркадер-ресторан отбуксировать на прежнее место, чтобы экскурсантам после осмотра Зоопарка и Петропавловки было где посидеть культурно.
Дебаркадер здесь так и застыл с тех пор, будто корабль-памятник на вечной стоянке. И, между прочим, Василий Сергеевич, отбыв за китайской стеною срок, тоже вернулся домой на обеспеченную старость, на персоналку.
Перенёс инсульт, паралич.
Но оклемался в «Свердловке».
И смотрит, смотрит теперь в окно на державное течение, вспоминает минувшие дни – власть, пленумы с оргвопросами.
Смотрит на блекло-салатное аляповатое уродство с башенками, балясинками, которое ему, как кукиш, сунул под нос его же выкормыш Гришка. В бардачном дебаркадере завывает ВИА, прыгают тени; фраера с б….. и правят бал.
Куда всё катится?
И диву даётся Василий Сергеевич – почему он не напивается от нестерпимых безобразий до полного забытья? Даже пивком не тянет побаловаться.
Впрочем, это как раз и не удивительно.
Паршивое пиво при Гришке варят.
Моча, а не пиво.
Влади налил «Боржоми», сделал несколько маленьких глотков.
– Пора!
С нетерпением потёр руки. – В Ташкенте, Тбилиси нам помогут смоделировать картину обрушения, а пока…
– М-м-может б-б-быть, с Р-романом Р-р-романовичем п-предварительно п-п-посоветоваться? Он здесь, я с ним в тёмном к-к-коридоре с-столкнулся, т-там, где г-г-голуби р-расплодились.
Филозова упоминание о голубях, безнаказанно гадивших кому попало на головы, кольнуло как упрёк в неполном соответствии должности хозяйственного руководителя, он без внимания оставил вопрос-предложение Фаддеевского, принялся дотошно выспрашивать Лапышкова – тот за все производственные прегрешения отдувался, а начальничек его, Салзанов, будто бы ни за что на комбинате не отвечал? – об отпускной прочности бетона и влажности газобетона, когда Лапышков запутался, потребовал срочной письменной справки от Файервассера, допытывался на каком основании в угоду гегемону-бракоделу отменили…с Блюмингом не согласовали…
– А мы, как на войне без генералов, сами командуем! – нашёлся Лапышков, заслужив за смелую правдивость похвалу Влади, затем Тихон Иванович жалобно поругал из рук вон плохое качество цемента, щебёнки. И беззащитно поднял трудовые ладони – хотелось бы лучше, но…
– Ты, Тихон Иванович, не жалуйся на объективные трудности, ты носом техническую литературу рой, ищи высокую технологию! О прогрессе средств контрацепции слыхал? Слыхал, что со свиного пузыря начинали? А потом с каучуковым деревом возились, грубые резиновые изделия штамповали, и вдруг технологический прорыв – сверхпрочные и тончайшие плёнки из латекса, качество безупречное…и уж совсем неожиданно выяснили затем, что прозрачный и эластичный латекс при особой тепловой обработке может также светиться…
– И кому светящиеся презервативы нужны, зачем? – недоверчиво, словно его дурачили, заворчал Лапышков.
– Чтобы в темноте видно было, – догадался Фофанов, Фаддеевский затрясся, вытер глаза тоненьким платком с монограммой, а раздосадованный толстокожестью Лапышкова Филозов только рукой махнул и выпил воды; и ответил, вздохнув, телефонной трубке. – Не буду, понимаешь, не буду? Надоело на всякий чиновный чих выскакивать из штанов! А едва положил трубку, так снова звонок, снова взял трубку. – Да, похоронили уже Олега Ивановича, пусть земля ему будет…и снова вздохнул. – Да не было никакого дебоша! Месяц уже минул, а чужую лихость, удаль забыть не можете? Зря, зря зависть гложет, вот гусары когда-то гуляли…и не волнуйтесь – люстра на крюке, милицию не вызывали, ну-у, малость размялись, побесились в своём творческом доме.
Наконец, разделался с телефоном.
– Пора, труба зовёт, заряжаем мозги! Нам давно пора выйти к результатам, а квалиметрия, – пригласил Филозов к коллективному деловому спору, – обещает переворот в методах, оснащает новыми инструментами, взгляните на дерево целей с ранжированными признаками; Филозов вдохновенно развернул плакат. – Ну, как, готовы кипятком писать?
Вытянув шеи, члены комиссии восхитились рахитичным стволом, сучковатыми ветвями, заросшими, будто листьями, загадочными значками.
– Найден объективный инструмент интегральной количественной оценки качества, включая оценки феномена красоты…
– И скрытых в ней прочностных резервов, – высунулся внезапно Блюминг, ткнул кривым пальцем в настенную перспективу, – спорил, спорил с Ильёй Сергеевичем о расположении торцевых окон, он красотой оправдывался…что-что? Соснин очнулся.
– При обвальном падении качества строительства, – скрипуче пояснял Блюминг, – нормативных запасов прочности для сохранения конструкции уже недостаточно.
– Точно! Хватит нам за красоту отвечать, – сообразил Салзанов, – для глаз, слов нет, надо приятно делать, но без несущего ослабления.