Приключения сомнамбулы. Том 1

Так совпало, что тёмные делишки вершила там плеяда беззастенчивых жуликов, а заодно – ловеласов-балетоманов; весь Петербург следил за скандальными похождениями обруселого оборотистого французика, имя, увы, вылетело из памяти – он занимал в городской Думе ключевой пост, погряз в чудовищном взяточничестве и казнокрадстве, получал за выдачу подрядов бешеные комиссионные. Его хотели упечь за решётку, однако он ловко отбивался от миллионных судебных исков, открыто жил на широкую ногу и покровительствовал молоденькой Анюте Павловой: букеты нежнейших лилий с зажигательными записочками, лихачи, кутежи белыми ночами на невских волнах… почему-то всех воров, когда наворуются, к прекрасному тянет. Попозже адвокаты спасли ему неправедно нажитые богатства, – вспомнила, вспомнила, звали его Виктор Дандре! – он перебрался за Павловой, уже наречённой великой, божественной, в Лондон, где они поженились… да, божественной… откуда что бралось? – дочь солдата и прачки, а вы бы видели как держала голову…

Эту уголовно-любовную историю щелкопёры всласть обсосали, мне же, изнутри знавшей балетный мир, о преступных деяниях власть имущих рассказывал близкий приятель, Мирон Галесник – сам гласный городской Думы, посвящённый в подноготную её героев-любовников, он был там белой вороной, мечтал петербургское транспортное хозяйство вытащить из отсталости, а жуликов вывести на чистую воду. Его передёргивало от вида конки, этого позора в век электричества, с открытым забралом он нападал, обличал, и всё впустую – трамвай в Петербурге, хотя и усилиями Мирона, позже, чем в провинции запустили, да ещё грязные газетёнки, растратчиков покрывавшие, обвиняли Мирона в продажности еврейскому капиталу. Или Мирон и впрямь служил лицом заинтересованным? – лукаво улыбалась, касаясь плеча Соснина невесомой кистью, – Мирон, тоже к прелестям балета неравнодушный, соперничал с отпетым уголовным Дандре за руку и сердце божественной Павловой, но потерпел поражение.

крамола

На буле, рядышком с пуантами балетного канделябра, желтела – обложкой вверх – открытая книжка, затрёпанная, собравшая изрядные дактилоскопические улики – возможно, именно её Соснину давал на ночь чтения Шанский; с обложки смотрел в растрескавшийся потолок поверх очков сочинитель – насмешливый русский джентльмен с сачком в одной руке и вечным пером в другой.

– Вы читали, да? Я сейчас Соничке малюсенькими порциями, по два-три абзаца, вслух перечитываю, стараюсь боль ослабить и помогает. И от его вроде как фривольного романа я такое очищение испытала, что разрыдалась! А про шахматиста – это о безумствах и одиночестве творца, да? Откроешь на любой странице, не суть на какой и…Моя ученица тайно из гастрольного турне привезла, – шептала Анна Витольдовна, – мы обездолены, пришиблены страхом, а девочка на подвиг решилась. Попадись на границе, ей бы визу закрыли, перечеркнули артистическую карьеру. И разве не укор нынешним писакам? – губами даже причмокнула, – давным-давно писалось, а как свежо! Язык летучий, сверкающий.

Пока же пуганая интеллигенция воды ли во рты набрала или партийную власть бессовестно славословит, цензура всякое живое слово вымарывает.

всё-всё-всё не так

Скользнул взглядом по тушевой городской фантазии – Вайсверк-то, похоже, не прогнозировал, скорее иронизировал над прогнозом как жанром самонадеянности! Где она, двуглавая церковка, где августейший верховой истукан? В начале железного века Илья Маркович зримою оговоркою встречал будущее, выносил на усмешливый суд потомков желания-мечтания, которые кружили прогрессивные головы.

– Кирилл Игнатьевич хотел зайти, забрать книжку, обещал журнал с «Домом на набережной» принести, да сам угодил в больницу, – вздыхала Анна Витольдовна. – Прочитали уже? И как цензуру удалось обмануть? И опять вздыхала, недоумевала. – Вы молчите, молчите, а я чувствую, что хотите о чём-то наболевшем сказать, но почему-то удерживаетесь…

камешек в близкий огород, рефлексия

И за что такая историческая поблажка целому поколению? Большого террора избежавшему, войной не расстрелянному и тихо-мирно вполне взрослевшему до самой оттепели, да так и не повзрослевшему! – напропалую тратившему жизненный ресурс в пустых мечтаниях да жалобах на внешние утеснения.