Приключения сомнамбулы. Том 1

– Наутро в ресторане Костиному знакомцу по ипподрому, крикливому офицерику-кавалеристу поспешил подарить, чтобы взял в усадебную конюшню, а спустя год и Костя, мой муж, и офицерик тот в Галиции полегли – были полковники, стали покойники. И прижала платочек к носу, и, одёргивая на бегу белый ворсистый свитерок, сокрушённо ручкой махнула.

На кухне снова закипал чайник.

а за стеной распевался пьяный хор (нестройно, зато настойчиво)

Не надо печа-а-алиться, вся жизнь впереди-и-и! Надейся и жди-и!

сбой в чайной церемонии

– Прозевала! – радостно возвестила Анна Витольдовна, – всё выкипело почти, пока болтала. Пришлось долить.

очевидность

– Вот последнее, недели за две до ареста, фото. Ей-богу, очень вы на него похожи… и сейчас в том же возрасте, что он тогда, да?

ледяной выдох декабря

– За что, как его арестовывали? – спрашивал Соснин.

– О, мигом дела сшивали в те безумные дни, мигом обвинения из грязных пальцев высасывали, к ВМН приговаривали.

– Что ещё за ВМН?

– Высшая мера наказания. Едва начались повальные аресты, к Илье Марковичу заявились незваные гости с обыском и вытащили из стола кантату «Конец Санкт-Петербурга», её сочинил какой-то эмигрант-композитор, переслал с Прокофьевым для Галесника, но тот побаивался встречаться с прежними знакомцами, ноты лежали. И ещё нашли у Ильи Марковича престранные, вроде карикатур, рисуночки: его друг, которого мы звали Евсейкой, забыл или сдуру оставил свои эскизы, – понизила голос, боязливо озиралась, будто кто-то невидимый следил за ней в этой надтреснутой сдавленности, – издевательски эскизировался, помню, памятник Ленину в разных позах и поворотах.

Ну, нашли. Отпираться – глупо, Илья Маркович соглашался, мол, для конкурса рисовал. Удачно хоть, что накануне с ним Гурик попрощался и итальянские дневники, словно чуял беду, к себе на Кавказ забрал, спас ли, не знаю. А все фото, что Илья наснимал в Италии, – фьють. Столько накопилось на сердце, вволю выпало надышаться страхом, но мёрзлый день ареста до сих пор в глазах стынет – Кирова увозили хоронить в Москву; безлюдье, чернота подворотен, дома ослепшие. Наутро на Смоленском кладбище мы Ксению Блаженную о заступничестве молили. И молитвы наши были услышаны, выбрался из мясорубки.

Анна Витольдовна разволновалась, накапала валерьянки.

подробности с чужих слов

– Как арестовывали? – рука с чашкой дрожала… – развозили-то по-простому, на «воронках». Но частенько аресты утверждались митингами сотрудников по месту службы; разгневанные трудящиеся, очищаясь, вслед за органами врагов карали!

Мы с Соничкой, – смахнула слезу, – на Театральной улице, напротив архитектурно-планировочного отдела Ленсовета, где работал Илья Маркович, репетиторствовали в балетных классах и со многими из проектантов перезнакомились, как-то, Валечка, не помню, копировщица или чертёжница, – мы с ней потом и в эвакуации повстречались – в гастрономе у Чернышова моста мне кальки оторвала, чтобы масло с колбасой завернуть, разговорились…

От неё всё узнала.

В длиннющий коридор с высокими потолками сгоняли после арестов сослуживцев арестованных на собрания с осуждающими голосованиями. Поперёк коридора – кумачовый стол, за ним – двое из органов, парторг. Обвинили Вайсверка, пособника троцкистского заговора, выкрикнули: кто за? Ну, единогласно – лес испуганных рук. И вдруг в мёртвой тишине заикающийся голосок. – Почему единогласно? Я воздержался, надо сначала в суде доказать вину. К молоденькому смельчаку тому, то ли Гурову, то ли Гуркову, – у Соснина перехватило дыхание, – двое из органов уже сквозь толчею протискивались, чтобы воздержавшегося скрутить, коридор-то узкий, народу в нём полно, как в трамвае, и сослуживцы того несчастного жались к стенам, освобождали проход. Схватили под руки, поволокли – скукоженного, изумлённо моргавшего; он привязан был к Илье Марковичу, который его опекал, рассказывал ему про итальянские города. Того наивного мальчика будто бы, когда война началась, из лагеря на фронт выпустили погибать, обессиленного, больного…бедный мальчик…

превратности судьбы

Соснин кивал.

– Неужели слышали что-то о том несчастном? Погиб на фронте?

– Нет, с неделю тому скончался, – отвечал, раскрывая конверт, вытаскивая письмо, Соснин, – некролог в том самом коридоре вывесили; фамилия его Гуркин, звать – Олег Иванович; он мои учебные опусы консультировал.

– Удивительное совпадение! – и всплескивала ладошками, и вздыхала, машинально передвигала с места на место пакетик с письмами.