- Потрясающие овоща! - приговаривал Никанор, к которому прикрепили совсем ослабевшего духом и телом Птицына. Насколько мне было известно, он второй день пребывал без таблеток, и третий - совсем без еды. - Взять огурец, хотя бы. Взял? Проще овоща в природе нет. А если разрезать его повдоль да посолить тонко...
- Сделайте мне, голубчик, как вы сказали, - попросил Герц. - Только огуречные гурманы, вроде вас, знают в них толк.
- Так-то оно так. Ты, мин Херц, огурец-то скорее откусывай, пока я тебе его за голубчика в глотку не вбил, - сказал Никанор, протягивая половину огурца Герцу, а другую почему-то Гребенюку. Вообще, мне показалось, что перед Гребенюком, видя в нем власть, он немного заискивал.
- От огурцов огорченье одно, - сказал Гребенюк. - Мне бы что-нибудь посущественней. - Но свой ломтик съел.
- Помидоры в красном виде едят, - продолжал Никанор свою овощную кампанию.
- В красном? - слабым голосом переспросил Птицын.
- Помидоры надо ждать, пока покраснеют. Огурцы же так и едят зелеными.
- И долго ждать?
- У тебя уже красный. Ешь, - сказал Никанор и потянулся через стол с вилкой, недоверчиво тыча ею в поросенка, словно заподозрив в нем жизнь. - Эх, остаться бы с этим поросенком наедине, - возмечтал он.
- Наедаться наедине является свинством. Вот возьмите к поросенку салат, - сказал Крылов.
- Вы уж и мне откромсайте кусочек, если вам не в напряг, - сказал Иванов.
- Совсем напротив. - Крылов, ловко оперируя двумя ножами, вскрыл поросенку бок. - Не понимаю, почему израильтяне с палестинцами не ладят. Ни те, ни другие свинину не едят.
- Да щедрее кромсайте. Я неплохой едок.
- Каков едок, таков и ебок, - сказал Никанор.
- Благодарю вас, Крылов. Знаете, Крылов, всякой болезни душевный изъян соответствует. Вашему геморрою соответствует скупость.
- Геморрой не у меня, а у Гребенюка. У меня аневризма.
- Это от сердечной недоброты.
- А теперь?
- А теперь, пожалуй, довольно. Благодарю теперь искренне. Вы заметили: как только вы совершаете щедрый жест, геморрой отступает?
- Ешьте, сколько душа пожелает. Наедайтесь до треска.
- Сколько душа пожелает, я столько не съем.
- Мне тоже кусочек хочется.
- Я сделаю для тебя все, что ты хочешь.
- Я хочу есть.
- Хорошо, буду есть.
Конечно, не все реплики уместились в мою записную книжку. И авторство той или иной уже не установить. Последовательность, в какой они были прознесены, тоже утеряна. Но общий настрой, я надеюсь, мне удалось передать.
- Глюки, от лука которые, гораздо острее, чем от моркови или свеклы.
- Не питайте меня иллюзиями, а подайте лангет. Это лангет? Что он такой извилистый?
- Ах, простите. Это лангуст. Чисто фонетическое недоразумение.
- И как его есть?
- Глотайте и все тут.
- Глотай - не глотай, а разве ими насытишься?
- Всецело с вами согласен. Ничто так не способствует насыщению, как жареная свиная плоть. Тающая во рту. Трепещущая в пищеводе. Главное - не спешить глотать. Пищепоглощение не терпит суеты.
- Дайте вашей попробовать. М-м... Нет, знаете...
- Видно, у вас ей во рту не так вкусно. Она гораздо вкуснее, когда я ее ем.
- За тебя, Вертер, любезный. За вас, господа содомники. За вас, кобели и киники. Чтоб гениталии не гнулись. Чтоб сталагмитом стоял, а не сталактитом свисал. Гарсон! Пригласите еще бутылочку!
- Да разве так едят колбасу? Колбасу раздразнить надо сперва. Вилочкой ее потычь. Так. Теперь с другого боку. Тогда и вкус у нее пикантней.
- Вам еще буженины?
- Да, наваливайте. Не стесняйтесь. И салатик с цветочками. И латук. Я в полном объеме ем.
- Что это вы меня тычете?
- Да кто тычет?
- Да вы.
- Я видел, как вы селедку в карман сунули.
- Да идите вы ...
- Ну-ну, договаривайте ваши три буквы.
- Прошло то время, когда я селедки крал.
- Время прошло, а привычки остались.
- Успокойтесь немедленно, господа. Иванов, что вам селедки мало? - вмешался Гребенюк, отвлекаясь от своей тарелки. Но Иванов не услышал его, поддержанный сотрапезниками:
- Шницелем его, шницелем!
- Лепешкой его по башке!
- Ах, закажите музыку, - сказала вдова.
- Напрасно вы красный такой, - сказал Иванов примирительно.
- Да черт с вами. Забирайте эту селедку. Рыба снижает умственную отсталость.
- Поумнел, как в завхозы вылез?
- Зато ты все в одной поре.
- Вы опять тычете?
- Какие-то вы несерьезные и несуразные, - сказала вдова.
- Вилкой его под ложечку!
- Лобстером его в лоб!
- Мал - чать ... чать... чать! - вскричал Гребенюк и даже стукнул кулаком по столу, да так, что все, и он сам в том числе, обмерли. Челюсть его продолжала хлопать - заклинило на слоге 'чать', но теперь беззвучно.
Я взглянул на Маргулиса. Он, равнодушный к происходящему, что-то ел, сосредоточившись на питании организма, одновременно выслушивая то, что вливал ему в ухо Кравчук. Видимо, что-то крайне важное, раз даже шум за столом его не отвлекал.
- Он мне башку чуть ложкой не снес!
- А он ...