Приключения женственности

Женя набрала дачный номер — длинные гудки — никого. По московскому ответил бодрый деловой голос, настолько неуместный в этот скорбный час, что она не сразу узнала дочь Кайсарова.

— Я попрошу вас принести ту папку с рукописью, которую вам давал Павел Александрович.

— Хорошо… — Женя оторопела.

О чем речь? Наверное, о «Самограннике». Но он же насовсем был отдан, и даже не ей одной, а вместе с Сашей…

— Ты уверен, что этот цвет годится?

Они встретились на троллейбусной остановке возле ЦДЛ. Лицо Саши заслонял огромный букет упругих, полураскрывшихся бледно-палевых роз. При входе на них смотрели живые глаза Павла Александровича с портрета в черной раме.

— Не могу, не могу поверить… — пробормотала Женя и ухватилась за Сашину руку.

Так ребенок инстинктивно держится за отца или старшего брата, когда в кино или в жизни происходит страшное. И все-таки не смогла сдержать слезы, когда услышала тихий, печальный ноктюрн и увидела гроб в цветах под большим лицом Кайсарова, уголок которого был перечеркнут траурной лентой.

Большой зал был полупуст. Простые читатели, привыкшие к запретам, даже не подозревали, что в этот закрытый клуб можно сегодня войти свободно. Молодящийся писатель рассказывал своей спутнице о недавнем пленуме московского горкома, говорил так, как будто вычислял свои выгоды и потери от большого политического скандала.

Несколько раз сменился караул из известных писателей, писательских начальников, партийного босса, почти все — чужие Кайсарову люди. В последней четверке с озабоченным лицом стоял Рахатов. Когда имеющие право выстроились полукругом около микрофона, услужливо принесенного человеком в белом обвисшем свитере грубой вязки — такая нетраурная одежда, Рахатов показал своим соседям билет в очередную заграницу: дескать, спешу — и первым взял слово.

— Все мы любили Павла Александровича, ценили очарование его пера…

Женя испуганно скосила глаза на Сашу: ведь «очарование пера» уже красовалось на титульном листе рахатовских стихов, подаренных Саше при случайной встрече у Никитиных предков. Одну и ту же брошку он прикрепил и к траурному, и к праздничному платью. Но Саша обратил внимание только на Женину тревогу и пожал ее руку.

Кажется, совсем недавно Кайсаров говорил о своем новом романе, о том, как трудно ему дается характер героини. Женя так увлеклась тогда, что придумала и девушку, и ее поступки. А может быть, списала с себя. «Очевидно, есть такие оттенки, которые мужское сознание не может различить, — сказал тогда П. А. — Жаль, что среди наших классиков нет ни одной женщины вроде Джейн Остин или сестер Бронте. А вам не трудно записать для меня то, что вы сейчас рассказали?»

Что я тогда написала?