Прикоснись ко тьме

Когда я объяснила, что ему следует искать в машине, Билли-Джо сник. За последнее время он впервые почувствовал себя по-настоящему сильным и, по его словам, не собирался растрачивать свою драгоценную энергию на одержимость, особенно если это касалось такого гада, как Джимми. Помочь мне он согласился только после того, как я заверила, что Джимми нужен мне лишь на короткое время – выжать из него все, что ему известно о моих родителях, и получить письменные показания для полицейского управления Вегаса. И если после этого он вздумает отказаться от своих показаний, то уйти от суда ему уже не удастся. Ну а если план А не сработает, тогда я его просто застрелю. Раз уж я сумела удрать от Тони и его банды, от членов Серебряного круга и Сената вампиров, то преследование полиции меня и вовсе не пугает.

Мы с Билли сидели в дальнем углу бара. Я еще никогда не видела его так четко – видимо, чары защиты, которые он в себя втянул, пошли ему на пользу. Он выглядел настолько живым, что я впервые заметила щетину у него на подбородке – видимо, перед смертью он не брился день или два. Кроме меня, его никто не замечал; правда, никто не пытался и занять его место. А если бы попробовал – в основном кто-нибудь из смертных, – то почувствовал бы примерно то же самое, когда тебе на голову высыпают ведро со льдом. Потому мы и сели подальше от всех.

– Ты не хочешь объяснить, зачем мы сюда пришли?

Сказав это, я украдкой бросила взгляд по сторонам – не подумал бы кто-нибудь, что я разговариваю сама с собой. Однако большинство завсегдатаев бара – преимущественно особы женского пола – были заняты тем, что строили глазки официантам, которые охотно отвечали им столь же влюбленными взглядами. Недалеко от нас симпатичный черноволосый сатир заигрывал с клиенткой, предлагая ей игру – сможет ли она угадать, где начинается его «костюм». Взгляд женщины был остекленевший, как у алкоголика, однако ее руки, которыми она ощупывала ляжки сатира, двигались более чем уверенно. Я нахмурилась; живи я по-прежнему у Тони, непременно рассказала бы ему об этих безобразиях. Он такие вещи не приветствует.

– Сам знаешь. Джимми убил моих родителей. Значит, он что-то о них знает.

– Ты ставишь под удар нас обоих. Теперь Сенат с тебя глаз не спустит; и все это ради того, чтобы задать пару вопросов о людях, которых ты даже не помнишь? Хочешь разделаться с этим парнем? Свести с ним счеты? Я не возражаю, но подумай, чем это может для тебя кончиться.

Я не ответила и взяла несколько орешков из маленькой кроваво-красной вазочки. Ухлопать Джимми мне было не так интересно, как засадить в тюрьму Тони, но на первый раз сгодится и это. Так сказать, мое заявление вселенной: мне осточертели люди, нагло вторгающиеся в мою жизнь; я и сама так умею. Самым трудным в моем сценарии было одно: совершить убийство. От этой мысли мне заранее становилось тошно.

– Сам увидишь, если все пройдет нормально.

– Вот именно – если. Демоны – настоящие эксперты по части одержимости, а я всего лишь жалкий призрак.

– Ты со мной и ничего не бойся.

Больше всего на свете Билли-Джо любит вино и женщин, да еще музыку. По части женщин я ему помочь не могу, а его музыкальные пристрастия вроде Элвиса и Хэнка Вильямса и вовсе ненавижу. Но иногда, чтобы поощрить за хорошую работу, я устраиваю ему вечеринку с выпивкой, которая включает не только ящик пива. Впрочем, мое состояние нельзя назвать настоящей одержимостью. Хотя я разрешаю Билли войти в себя, я сохраняю над собой полный контроль. Билли старается вовсю, поскольку знает: один неверный шаг, и я закопаю его драгоценное ожерелье там, где его никто не найдет, на веки вечные. Но пока он играет по правилам, я позволяю ему есть, пить и веселиться. Правда, поскольку у меня нет привычки напиваться и крушить бары, я кажусь ему немного пресной, но все же это лучше, чем ничего.

– Все-таки ты особенная, с другими людьми намного труднее. Ладно, сделай мне одолжение – ответь на вопрос.

Я вертела в руках палочку для размешивания напитков и думала о том, почему я сомневаюсь. Мне не было тяжело говорить о смерти моих родителей. А вот кое-какие воспоминания о годах, проведенных на улице, я бы с удовольствием навсегда вычеркнула из памяти. Правда, Билли-Джо напомнил, что мне было всего четыре года, когда Тони провернул свое дело. Что было до этого, я помню очень смутно, да и то в памяти остались только ощущения. Помню запах маминой розовой пудры, которую она, видимо, очень любила, помню, как сильные руки отца подбрасывали меня в воздух, а потом ловили и начинали кружить; помню его смех, низкий и глубокий, от которого мне становилось тепло и спокойно. С тех пор я очень редко чувствовала себя защищенной, наверное, поэтому воспоминания об отце так бередят мне душу. Больше я не помню ничего о родителях – кроме того дня, когда произошел взрыв. Мне тогда было четырнадцать.