Жар сердца теплится едва,и солнце уж не в прежней силе;стремглав из-под автомобилейвзлетают птахи и листва.Опять скитаюсь невеселый.Что, сердце? Вновь тоска сверх мер?Как всюду, и на Кэ Вольтеросенние деревья голы.И города унылый видне оживят уже, понятно,ни Сены масляные пятна,ни мост, что копотью покрыт,в чьи многовидевшие сводыдышали дымом столько летбесчисленные пароходы;ни мокрый этот парапет,где мальчуган уселся, глядя,как скачет рядом воробей,как волны бегло льнут к ограде,а воздух все темней, темней…Безлистый вяз дрожит всем теломв ознобе сумрачного дня,и как в гнезде осиротелом,нет жизни в сердце у меня.Чего хотеть? Бульвар тенистыйне сохранил уж ни листка.Поблекли книги букиниста.Темнеет и шумит река.Кто знает! Может, постепенно,как время, уплывают с нейи Лувр, и мост, и эти стены,и мальчуган, и воробей.1930
Рабочий
Он мой сосед — добряк широколицыйс веселыми и ясными глазами,с беспечною походкою вразвалку,с могучими плечами. Он — рабочий.Он ходит в темных брюках из вельвета,застегнутых на щиколотках; шеюплатком повязывает красным; с трубкойне расстается и ежевечерне«L'ami du peuple»{16} читает. Мы соседи.Нас разделяет лишь пустынный двор.Мое окно в его окно глядится.Я вижу, как он запоздно приходит,когда закончит свой рабочий деньтяжелый, долгий; как за стол садитсяи ужинает, а его жена,усевшись рядом, говорит, должно быть,о всех делах домашних, а дочуркастоит и нежно смотрит на отцаиль робко дует на его тарелку,чтоб не обжегся он. Неторопливоон ужинает молча, а над ним,над головой его, слегка склоненной,сияет лампа, как лучистый нимб.1932
Был создан человек из глины…
Был создан человек из глины,а мир — железный. Горе тем,кто мягок! В доброте повинный,я было погибал совсем.Теперь, сомкнувши губы гневно,сжимая кулаки, молчу:лишь злобе — жестко и вседневно —я сердце кроткое учу.1930
На отъезд
Здесь ни любовницы, ни друга.Уеду — велика ль беда?Здесь лишь пред бурею и вьюгойснимал я шляпу иногда.1929