Прикосновенье ветра

Бреду один по улицам, где вечер
над рдяно-красной черепицей кровель
такой же рдяно-красный догорает.
И, глядя на закат, я вспоминаю:
сейчас и над Неаполем он рдеет,
и блещут окна верхних этажей,
пылающие блики отражая,
и Неаполитанского залива
светлеют волны, тронутые ветром,
и зыблются, как на лугу трава,
и возвращаются мычащим стадом
в шумливый порт под вечер пароходы.
На набережной пестрая толпа
благословеньем провожает этот
минувший день, прожитый беззаботно,
но в той толпе меня теперь уж нет.

Закат сейчас горит и над Парижем.

Там запирают Люксембургский сад.
Труба звучит настойчиво и страстно,
и словно на ее призыв протяжный
нисходит сумрак в белые аллеи.
Толпа детей за сторожем идет
и слушает в молчанье, в упоенье
повелевающую песню меди,
и каждому хотелось бы поближе
к волшебному пробиться трубачу.
Из тех резных ворот, открытых настежь,
выходят люди весело и шумно,
но в их толпе меня теперь уж нет.

Зачем не можем мы одновременно

быть там и здесь, всегда и всюду, где
клокочет жизнь могуче и бескрайно?
Мы непреодолимо умираем,
вседневно умираем, исчезая
оттуда и отсюда — отовсюду,
пока совсем не сгинем наконец.

1930

Смерть

В окне горит и не сгорает
июльский день, объятый сном,
а кто-то тихо умирает
перед распахнутым окном.

Что видит он? Больному снятся

луга и темные леса,
и слышатся ему иль мнятся
воспоминаний голоса.

Шарманка под окном беспечно

заводит простенький мотив,
с порога ночи бесконечной
больного к жизни возвратив.

Пугая ржавой тенью дыма

в блистанье солнечных лучей,
на крышах зной неумолимый
все яростней, все горячей.

Но вновь больной средь снов манящих,

явившихся издалека,
и старый музыкальный ящик
звенит струею родника.

Поет шарманка беззаботно —

замрет и вновь берет разгон,
но, неподвижный и холодный,
ее уже не слышит он.

1935

Равнина

Здесь в небо упираются дороги.
— Что видел ты в пути среди лугов,
в пустынности равнин, где без тревоги
с утра пасутся тени облаков?

— Я видел рдяный ветер и веселье

вращающихся крыльев ветряка.
Как первый зубик малыша, белели
церквушки, видные издалека.

Среди полей безлюдных раным-рано,

едва рассеялась ночная мгла,
я видел женщину… нежней тумана
предутреннего, — кто она была?

Кивнула ль мне? Иль на одно мгновенье

она чуть наклонилась, отстранясь
от паутины, что в тиши осенней
летала над полями, золотясь?

Был долгим день, и не назвать всего мне,

встречавшегося на стезе моей.
Что видел я? Сейчас уже не помню.
Все немощнее память, все темней.

1936

Ангел Шартра