Прикосновение

— А я и не подозревал, что выдал себя. Кто-нибудь еще заметил?

— Нет, мой нефритовый котенок. Никто, кроме меня.

— Значит, моя тайна останется тайной.

— Да, как будто ее никто не знает. Давно, Ли? Сколько уже?

— С семнадцати лет. Только я не сразу понял.

— Так вот почему ты до сих пор не женился. И рвался отсюда, пока наконец не сбежал. — Руби тихонько заплакала. — Ли, как же это все дерьмово!

— Это еще слабо сказано, — сухо отозвался он, доставая платок. — Возьми.

— Поэтому ты и вернулся?

— Чтобы снова увидеть ее.

— Надеялся, что все в прошлом?

— Нет, я знал, что спасения нет. Это сильнее меня.

— Жена Александра… Но какой же ты скрытный! Когда я обмолвилась, что он мог бы развестись с ней, ты и бровью не повел — напротив, поспешил мне возразить. — Она передернулась, словно от холода. — Тебе от нее никогда не спастись.

— Да. Она для меня дороже жизни.

Руби порывисто обняла его:

— О, Ли! Мой нефритовый котенок! Как бы я хотела помочь тебе!

— Это невозможно, мама. Пообещай, что ничего не станешь предпринимать.

— Обещаю, — прошептала она и разразилась воркующим смехом. — Смотри-ка, я испачкала твою рубашку губной помадой и румянами! В прачечной пойдут сплетни.

Он прижал ее к себе.

— Мамочка, дорогая, я ничуть не удивляюсь тому, что Александр тебя любит. Ты же как резиновый мячик — весело подскакиваешь в ответ на любой удар. Поверь, со мной ничего не случится.

— И ты останешься дома? Или снова сбежишь?

— Останусь. Я нужен Александру — это я понял, когда увидел папу. Он уже отдалился от дел и всецело отдался соблюдению китайских традиций и обычаев, как бы я ни любил Элизабет, бросить Александра я не могу. Всем, что я имею, я обязан ему и тебе. — И Ли улыбнулся: — Вообрази, Элизабет курит!

— Да, ей не хватает чего-то этакого, что есть в табаке, но сигары для нее слишком крепки. Александр заказывает ей сигареты у Джексона в Лондоне. Знаешь, ей тяжело живется. У нее нет никого, кроме Долли.

— Она славная, мама?

— Очень, и такая умненькая! Долли, конечно, не Нелл, — скорее, как дочери Дьюи. Сообразительная, живая, миловидная, она наверняка получит изрядное образование — для девушки ее круга. И выйдет за достойного юношу — разумеется, с одобрения Александра, — и, может быть, подарит ему долгожданных наследников.

Глава 2. Прозрение

Возвращение Ли после стольких лет разлуки до глубины души потрясло Элизабет, которая уже и не мечтала когда-нибудь увидеться с ним вновь. Да, она сразу заметила, что муж явился домой в непривычно благодушном настроении, но приписала это удачной поездке и какой-нибудь новой затее, порожденной его плодовитым воображением. Элизабет даже хотела было полюбопытствовать, что еще он задумал, но не решилась. Александр сразу удалился в ванную смывать дорожную пыль, потом улегся вздремнуть, а когда проснулся, пора было переодеваться к ужину. Тем временем Элизабет накормила Долли ужином, выкупала ее, помогла надеть ночную рубашку и прочла сказку на ночь. Долли обожала сказки и обещала со временем стать страстной читательницей.

Девочка была милой и послушной, в самый раз для Элизабет — не вундеркиндом, вроде Нелл, не умственно отсталой, как Анна. Ее волосы действительно потемнели, стали светло-русыми, но все так же вились крупными локонами, а в огромных глазах аквамаринового оттенка отражалась безмятежная душа. Ямочки на щечках обозначались при каждой улыбке, а улыбалась Долли непрестанно. Элизабет подарила ей котенка — в порядке опыта, чтобы посмотреть, как малышка будет обращаться со своим питомцем. Кастрированного котенка-мальчика, названного, однако, именем Сюзи, Долли полюбила и вскоре получила еще один подарок — кобелька Банти, тоже кастрированного, вислоухого и ласкового. Каждый вечер оба питомца укладывались вместе с Долли в постель, бок о бок с хозяйкой — к недовольству Нелл, которая настойчиво твердила о глистах, блохах и клещах. На это Элизабет возражала, что животных регулярно купают, что беспокоиться раньше времени не следует и что когда у Нелл будут свои дети, в стерильной обстановке она их вряд ли удержит.

Занимаясь воспитанием Долли, Элизабет немного оттаяла; она просто не могла оставаться сдержанной и отчужденной при виде перипетий детской жизни — от ушибов и порезов до смерти любимой канарейки. Иной раз приходилось смеяться, другой — скрывать слезы. Долли была поистине сокровищем для матери.

Она совсем не помнила Анну, бабушку называла мамой, Александра, смущенно, — папой, хотя Элизабет подозревала, что где-то в отдаленном уголке памяти девочки гнездятся воспоминания о первых годах жизни, проведенных с Анной. Долли выдавала себя, изредка узнавая Пиони, с которой встречалась крайне редко.