Внезапно он выпрямляется, поворачиваясь ко мне лицом.
— Хватит!
В моей голове начинают завывать сирены.
Но ты никогда не поймешь, что зашел слишком далеко, пока не становится слишком поздно, и нет пути назад.
Теперь пути назад нет, это уж точно.
Не тогда, когда у него такой вид, будто он хочет меня убить.
Гнев, написанный на его лице, замораживает меня до глубины души. Исчезли прежняя теплота и нежность. Все, что осталось, — это жесткий, пустой взгляд его глаз. В них нет ни капли желания. Там только негодование. Даже ненависть.
— Рен? — шепчу я. Нет, скорее, из меня вырвался поток воздуха и превратился в его имя.
— Я, блядь, предупреждал тебя, не так ли? — Он бросается к столу, и я издаю пронзительный вопль, когда его ладони ударяют по нему. — Разве нет?
— Да. — Я почти всхлипываю, охваченная ужасом, который только усиливается, когда он хватается за край стола и переворачивает его в сторону, отчего тот отлетает к холодильнику. Я подпрыгиваю с криком, закрывая уши от грохота.
— Ты давишь и давишь, а потом у тебя хватает наглости сидеть там и изображать страх. — Прежде чем я успеваю отреагировать, он оказывается на мне, его руки обвиваются вокруг моих предплечий, поднимая меня со стула. — Как будто ты, блядь, ни в чем не виновата. Бедняжка Скарлет, жертва.
Я едва слышу его из-за учащенного биения своего сердца. Все это неправильно. Это не тот Рен, которого я знаю.
— Зачем ты это делаешь?
— Ну да, конечно. — Он сжимает мои руки до тех пор, пока у меня на глазах не выступают слезы. — Теперь ты расплачешься, но ведь ты сама начала задавать свои дурацкие вопросы.
— Ты делаешь мне больно, — хнычу я, что только заставляет его сжимать сильнее. Не такой реакции я ожидала. С каких это пор он делает мне еще больнее, вместо того чтобы остановиться?
— Думаешь, из-за этого стоит плакать? — Он обнажает зубы в рычании, которое заставляет меня отшатнуться в страхе, прежде чем он тащит меня через гостиную обратно в спальню.
Вот только в моих фантазиях ситуация была иной.
Я не была напугана до безумия.
Он не смотрел на меня так, словно лучше бы никогда не видел.
Словно хотел моей смерти.
— Зачем ты это делаешь? — Очевидно, мои слова остаются без внимания, поскольку он никак не реагирует, используя то, что достал из-под раковины: кусок веревки, грубой и толстой, которую он обматывает вокруг моих запястий и туго затягивает.
— Не слушаешься… А я, блядь, ему говорил, — ворчит он, поднимая мои руки за связанные запястья и привязывая конец веревки к каркасу кровати.
Что, черт возьми, он имеет в виду, говоря "а я, блядь, ему говорил"? Это он о Ривере?
— А что еще мне прикажешь делать? — рычит он.
Сейчас, почти так же, как я только приехала сюда, только хуже. Тогда мне было страшно, но он вел себя иначе. Разъяренный, полный ненависти.
— Ну? — он требует, обращая на меня весь жар своего взгляда. — Скажи мне. Что прикажешь с тобой делать?
— Я…я не знаю.
Испуганный стон вырывается из моего горла, когда он берет меня за подбородок и впивается пальцами.
— Ты не знаешь? А что, блядь, ты знаешь? А? На что ты вообще годишься?
Он сжимает мои щеки до тех пор, пока мои губы не сжимаются, так что я не могу ничего ответить, даже если бы имела представления о том, чего он от меня хочет. Мне не следовало давить на него так сильно. Нужно было оставить все как есть и подождать, пока он не будет готов к разговору.
— Ни на что. — Он отталкивает мою голову, прежде чем выпрямиться, его грудь вздымается, холодные глаза впиваются в меня. Я не могу спрятаться от этих глаз. Даже когда закрываю свои собственные, отворачивая голову и готовясь к тому, что будет дальше, я все еще вижу его. Он запечатлелся в моей памяти, половина его лица в тени, глаза такие пустые.
Он никогда не причинил бы мне вреда.
Способен ли он контролировать себя?
Следующее, что я слышу — это не его тяжелое дыхание или какие-то неприятные слова. Я задерживаю дыхание в ожидании.
Он этого не делает.
Я медленно выдыхаю, как можно тише, когда раздаются его шаги. Как только он выходит из комнаты, я вздрагиваю от облегчения, прежде чем мои мышцы начинают расслабляться.
К сожалению, не мои руки или запястья. Я думала, что ремень неудобный? Веревка намного хуже, она впивается в кожу. Каждое легкое движение — наказание, натирающее до тех пор, пока я не задыхаюсь от боли.
Но это ничто по сравнению с болью в моем сердце. Почему он это сделал? Зачем зашел так далеко?