Прикосновение зла

– Господин Вейген, держите себя в руках, – попросил я. – Там, куда он отправится, его отделают лучше, чем вы могли бы мечтать. Конечно, если это правда. А это правда, господин Грюнн? – Я подошёл и встал рядом со связанным мужчиной. Я склонился над ним так, что моё лицо оказалась напротив его лица. – Вы изволите мне ответить? Вы хотели убить своего сына? Вашу кровь от крови и кость от кости?

– Никогда! – Захрипел он. – Никогда!

– Зачем вашим зятьям ложно вас обвинять? Скажите мне. Они лгут?

Он молчал и только тяжело и болезненно дышал.

– Они лгут? – Повторил я вопрос.

–Нет. – Он потряс головой. – Не врут.

Я выпрямился.

– Господа Вейген, сообщите властям, и пусть стража заберёт вашего шурина. Ибо его жизнь больше не в ваших руках и не в моих, но в руках суда.

– Инквизитор! – Прохрипел он. – Во имя мести Господней, инквизитор, дайте мне исповедаться!

Я изумлённо уставился на него.

– Я не священник, господин Грюнн.

– Умоляю вас. Прикажите им выйти. – Движением подбородка он показал на зятьёв.

Я ненадолго задумался.

– Будьте любезны, господа, оставьте нас одних, – попросил я.

Младший из мужчин что-то неприязненно проворчал, но старший потянул его за руку. Они вышли, закрыв за собой дверь.

– Слушаю вас, господин Грюнн.

– Вы должны мне поверить. – Он посмотрел мне прямо в глаза. – Своего сына я люблю больше жизни. Если бы я должен был умереть, чтобы спасти его, я бы сделал это с песней на устах. С радостью, что не он должен умереть, а я.

– Трудно поверить этим словам, учитывая сегодняшние события. Разве что у вас особый способ проявлять любовь.

Из глаз Грюнна хлынули слёзы. Настоящий водопад. Это выглядело странно, учитывая, что передо мной сидел твёрдый, суровый человек, который, вероятно, в жизни многое повидал, и которому повезло многое вырвать у этой жизни клыками и когтями.

– Не знаю, не знаю... Если бы я только мог... Не знаю, как это могло случиться. Клянусь вам. – Он поднял на меня полные слёз глаза. – Я не был собой. В эту минуту что-то чужое, страшное... будто... Сам не знаю...

В этот момент мне вспомнились слова Роберта Пляйса, которые он произнёс при первой встрече, когда описывал чувство, которое он испытал непосредственно перед убийством жены.

– Вы увидели вашего сына... иначе? – Тихо спросил я.

– Боже мой, вы понимаете, – тоже прошептал он. – Именно так и было. Я увидел, что он бежит ко мне, такой счастливый и смеющийся, и кричит: «Папа, папа», а я тогда... тогда...

Ого, откуда мне знакомо подобное заикание?

– ...а я тогда... Нет, не я... Как будто кто-то внутри меня... кто-то чужой подумал: с чего ты так веселишься, что ты такой радостный, ты, маленький... Боже мой... – Он опять заплакал, и на этот раз он рыдал так жалобно, что мне стало его жаль.

– Ну-ну, господин Грюнн, продолжайте.

– Меня в детстве и били, и загружали работой, ни одной ночи я не спал без синяков, от голода иногда собственные руки грыз. – Он замолчал, как видно, задумавшись о своём несчастном детстве. – А у моего сына только ангельского пуха нет. Если бы кто-то поднял на него руку, я сам, клянусь Богом, эту руку отрубил бы.

Я слушал спокойно, несмотря на то, что вывод, казалось, не имел ничего общего с сегодняшними событиями. Но я догадывался, к чему клонит Грюнн.

– И когда я увидел его, знаете, беззаботного, не знавшего печалей, я подумал: а что ты знаешь о жизни, о несчастье? И он мне показался таким...

– Отвратительным и достойным наказания, – добавил я.

Он склонил голову.

– Вы понимаете. Вы всё понимаете... Слава Богу, Дитрих свалил меня и отнял моего сыночка... Моего ангелочка...

Я не сдержался и похлопал его по спине, потому что его печаль была действительно огромна, а в тот момент я уже имел твёрдые основания утверждать, что его вина (если вообще можно было в данном случае говорить о вине), вероятнее всего, не была умышленной.

– Что теперь будет, господин Маддердин, что теперь будет? – Он посмотрел на меня налитыми кровью полными слёз глазами.

– Я вас развяжу, – ответил я. – И, надеюсь, вам не придёт в голову никаких глупостей. Я постараюсь вам помочь, но вы должны меня слушать. Понимаете?

– Как не понять. – Он глубоко вздохнул. – Только скажите: что теперь будет?

– Для вас, безусловно, будет лучше, если вы уберётесь с глаз вашей жены и зятьёв. Не пытайтесь приблизиться к своему сыну, потому что тогда они вас убьют, и их будет трудно за это винить. Понимаете?

– Как не понять, – повторил он глухо.

– Проведите несколько ночей у какого-нибудь знакомого или на постоялом дворе, и лучше вообще не выходите на улицу. Спокойно подождите, пока я не разберусь в этом деле.

– А Михалек? Ему ничего не грозит?

Я на секунду заколебался.

– Мне кажется, что нет, – сказал я. – Уже случилось всё, что могло случиться. Но скажу вам честно: голову на отсечение не дам. Только не обольщайтесь тем, что сможете его защитить, – добавил я уже резким тоном. – Потому что, уверяю вас, во всём мире нет человека, чья компания больше угрожает ему, чем ваша!

– Я... я ничего не понимаю. Почему вы так говорите?