Прикосновение зла

Сначала я поднял дверь и прислонил её к стене, загораживая вход, поскольку я не желал компании любопытных соседей. Потом я открыл ставни, во-первых, чтобы впустить в комнату остатки дневного света, а во-вторых, надеясь, что свежему воздуху удастся хоть немного разогнать и духоту, и вонь. Я подошёл к тюфяку, который, как я предполагал, служил постелью маленькому Грольшу. На матрасе лежало грязное, дырявое одеяло, а из-под него торчали стебли почерневшей соломы. Я отбросил одеяло ногой, ибо врождённая деликатность не позволяла мне взять в руки заросшее грязью сукно. Ба, я бы побрезговал сделать это, даже если бы у меня были перчатки на руках! Под одеялом я не нашёл ничего, кроме старых штанов, но между стеной и тюфяком я увидел кончики изношенных ботинок. Ха, это уже кое-что. Маленький Грольш, вероятно, обувал эти ботинки в церковь по воскресеньям, а может лишь по большим праздникам, в обычный будний день бегая по улицам босиком, как почти все бедные дети. Ботинки должны быть его сокровищем, и весьма ценным, если он спал вместе с ними. А значит существовала большая вероятность того, что в иномирье я увижу нить, соединяющую парня с его башмаками, и благодаря этому найду место, где он прячется. Однако существовала ещё одна опасность, скорее угроза, что путешествие в иномирье окажется лишь пустой тратой сил. Дело было в том, что после посещения иномирья я в течение длительного времени, чаще всего не менее нескольких часов, был полностью лишён сил и погружался в такой глубокий сон, что он мог даже показаться летаргическим. Не сменит ли парень за эти несколько часов своего укрытия? Не переберётся ли в другое место? Конечно, я отдавал себе отчёт в том факте, что я ищу оправдания, чтобы не предпринимать варварски-мучительную попытку. Но в то же время я знал, что эти оправдания не лишены правоты. Я присел на обшарпанный сундук и уставился на башмаки маленького Грольша. Попробовать или нет? А может всё же ограничиться обычными поисками? Распространить по городу весть о разыскиваемом парне? Это не иголка в стоге сена. Он должен что-то есть, должен передвигаться по улицам, рано или поздно кто-нибудь его заметит. А если бургомистр назначит награду за поимку парня, то многие жители Виттлиха воспылают искренним желанием отправиться на поиски. Что уж поделать, если так устроен мир, что закон ярче всего сияет в блеске золота.

И когда я сидел, погружённый в свои мысли, я внезапно услышал шаги в коридоре. Тихие шаги. Кто-то осторожно ставил ноги, но недостаточно осторожно, чтобы ухо инквизитора не уловило скрип старых досок. Кто-то приближался, пока, наконец, не встал под выбитой дверью. Я слышал учащённое дыхание этого человека, а затем до моих ушей донеслось приглушённое, но чрезвычайно мерзкое ругательство. Я сразу вспомнил слова Элизы Грюнн, которая упоминала о грязном языке маленького Грольша. Возможно ли, что мне действительно повезло, и рыба сама заплыла в сачок? Я бесшумно поднялся и сделал два шага, чтобы встать под стеной, в месте, не видимом человеку, переступающему порог.

Я затаил дыхание. Кто-то очень осторожно, стараясь соблюдать тишину, отодвинул на несколько дюймов дверь, затем я увидел, как в щель, образовавшуюся между дверью и стеной, проскользнула невысокая фигура. А ведь, похоже, мне действительно повезло! Кто мог таким образом посетить этот дом, как не разыскиваемый сын Марии? Зачем он пришёл? Может, он знал о медяках, спрятанных матерью? Или, быть может, (я аж мысленно захихикал) он явился, чтобы забрать ботинки? Я спокойно подождал, пока он войдёт внутрь, и ясно ощутил, что, обманутый тишиной и темнотой, царящими в комнате, он почувствовал себя в безопасности. Тогда я прыгнул. Он даже не успел вздрогнуть, когда я схватил его, рванул за руку и бросил его на тюфяк. Он был так ошеломлён, что только сжался в углу, но ничего другого он уже и не мог поделать, потому что я перекрывал ему единственный путь к бегству.

Маленький Грольш вовсе не выглядел как двенадцатилетний, если, конечно, ваш покорный слуга может что-то судить о возрасте детей. Во всяком случае, это был коренастый мальчик с лицом, напоминающим натёртую ногу, и с зачатками бороды, курчавившимися на подбородке и под носом. Честно говоря, я удивился, что Элиза Грюнн вообще позволила ему войти на территорию своей усадьбы, а не только приблизиться к ребёнку. Но кто знает, может быть, у него был прекрасный характер...

– Значит, ты выследил меня, мерзкая вонючка! – Зарычал он, словно разъярённый пёс.

Что ж, всё-таки у него не было прекрасного характера... Забавно, как недалеко падает яблоко от яблони. Я был удивлён, увидев в нём ярость, а не страх. Ну, насколько я знаю жизнь, страху он быстро научится. И он должен будет постараться, чтобы наука не стала слишком болезненной...

– Ты сын Марии, да? – Произнёс я мягким тоном. – Не хочешь повидаться с матерью?