Прикосновения Зла (СИ)

Мэйо тяжело опустился рядом с ним, пригубил дорогого вина и подал кувшин геллийцу. Тот сделал пару глотков и замер в нерешительности.

– Передай дальше, – велел черноглазый нобиль.

– Ты шутишь? – удивился раб.

– Ни единым словом, – поморец начал неторопливо вынимать еду из корзинки.

На каменной лавке оказались ломти жареного мяса, печеная рыба, пироги, свежие овощи и фрукты. Мэйо засунул в рот кусок свинины, Нереус забрал золотистую рыбешку размером с ладонь, а все остальное вернулось в корзину и отправилось в путешествие по бараку.

– Достойно почтим память зесара Клавдия! – усмехнулся сын Макрина. – И пусть новый Богоподобный правит не хуже прежнего.

– А кто теперь станет владыкой? – поинтересовался островитянин.

– Понятия не имею, – пожал плечами нобиль. – Одно могу сказать точно – это буду не я.

[1] Ворса – пенька, нащипанная из старых смоленых веревок.

[2] Перистиль (перистилиум) – открытое пространство, как правило, двор, сад или площадь, окружённое с четырёх сторон крытой колоннадой.

[3] Триклиний – пиршественный зал, столовая, выделенная в отдельную комнату под влиянием греческой традиции.

[4] Клиния (лат. kline — диван) — ложе по греческому типу, на котором возлежали во время трапезы и бесед.

[5] Гетера (от греч. – подруга, спутница) – в Древней Греции женщина, ведущая свободный, независимый образ жизни, публичная женщина, куртизанка.

[6] Кифара – струнный щипковый музыкальный инструмент, разновидность лиры.

[7] Ихор – мифол. кровь богов.

[8]Интеррекс (лат. interrex – междуцарь) – зд. временный глава государства, избираемый до вступления на трон законного наследника Правящего Дома.

[9] Меченосец – гладиатор.

[10] Целла (латинск. cella, греческ. ) – в древнегреческих и римских храмах внутреннее помещение, то есть заключенная в четырех стенах часть здания, собственно святилище.

Глава 4

Глава четвертая.

Дружба — самое необходимое для жизни,

так как никто не пожелает себе жизни без друзей,

даже если б он имел все остальные блага.

(Аристотель)

Узник храмовых застенков, ликкиец Варрон невероятным усилием понудил себя сползти с кресла и, стоя на коленях, рьяно молился перед трепещущим желтым огоньком масляной лампы. В этой неудобной позе юноша провел несколько часов, отчего ноги и спина затекли. По болезненно-серому лицу сбегали слезы. Обескровленные губы едва шевелились, беззвучно повторяя заученные еще в раннем детстве слова «Гимна Туросу».

Снаружи – на площадях и улочках, возле мостов и виадуков[1], в садах и аллеях – кипела жизнь, наполненная страстями, разочарованиями и надеждами, успехами и промахами. Пока одни изнемогали от непосильных тягот, голода и нищеты, другие наслаждались изобилием, роскошью и праздностью, но все они в той или иной мере обладали ценнейшим из богатств –свободой.

Только сейчас убийца Клавдия, запертый по чужой мрачной воле в четырех стенах, осознал, как много он имел, как высоко поднялся и ощущал всю безвыходность сложившейся ситуации. Варрон потерял счет времени: ему казалось, что оно стало крупицами пыли, застрявшими в гигантской нарисованной паутине.

Когда дверь комнаты распахнулась, юноша задрожал и попытался отползти в дальний угол. На пороге стоял одетый в траурную мантию с серебристым подбоем понтифекс ктенизидов, невозмутимый и властительный Плетущий Сети.

– Встань и иди за мной, – приказал Руф не терпящим возражений тоном.

Он приблизился к ликкийцу, взял его за локоть и помог подняться. Варрон медленно последовал за храмовником на негнущихся от страха ногах. Понтифекс и пленник долго поднимались по винтовой лестнице. Посох Руфа мерно ударял о ступени, и каждый раз, слыша этот резкий звук, взысканец невольно зажмуривался. Короткий переход на самом верху здания вел к широкому балкону с балюстрадой, обращенному в сторону Трех площадей.

Выйдя на него, Варрон почувствовал, как закружилась голова, и тотчас вцепился в мраморные перила, чтобы не упасть. Он не узнавал Рон-Руан. Все три площади – Дворцовая, Храмовая и Форумная были полны народа. Толпа озверело галдела, брань и грозные выкрики сливались в странный, пугающий рокот, подобный гудению растревоженного пчелиного роя. На улицах возникали драки, свободные люди и рабы швыряли друг в друга камни. Черные столбы дыма поднимались над кварталами, растворяясь в затянутом свинцовыми тучами небе.

У подножия храма Паука цепью стояли вооруженные легионеры в золотых плащах и длинных кольчужных рубахах поверх туник. Пехотинцы выставили перед собой копья, никого не подпуская к обители ктенизидов. Декан в высоком, гребнистом шлеме что-то кричал своре бродяг, угрожающе размахивая мечом. На мгновение Варрону показалось, будто в столице война, впрочем так оно и было.

– Тебе хорошо видно? – сухо спросил понтифекс, указывая жезлом на столпотворение возле храма.

– Да, – медленно произнес юноша, по-прежнему находящийся в сильном душевном смятении.