Прикованная

Он заулыбался похвале преподавателя:

– Да у меня, знаете ли, то одно, то другое… Елена Васильевна, а Елена Васильевна, а давайте я всё-таки пересдам сейчас? Ну, пожалуйста, а?

– Нет, Игорь, извините, – заговорила она, смягчаясь, – все пересдачи уже осенью – и это будет последний шанс. Скажу вам откровенно, мне совсем не понравится, если вас отчислят. Хирург из вас получился бы неплохой.

– Гм… – парнишка облокотился на косяк двери, явно расстроившись, – совсем никак, а? Может быть, всё-таки…

Она молча смотрела на него.

– Ладно, я понял, – он чуть подсобрался, – эх… жаль. Ну, что ж, попробую осенью.

– Попробуйте. – Она кивнула, отворачиваясь.

Он потоптался ещё немного в аудитории, понял, что ждать ему нечего, тяжко вздохнул и вышел.

Елена отодвинула от себя папку с очередной историей болезни, проверенной очередным студентом с кучей очередных ошибок:

– На сегодня, пожалуй, хватит.

Провела рукой по стриженым волосам – сейчас они были ещё короче, чем четыре года назад, – задорный блонд сменил натуральный серебристо-седой. Из глаз исчез зелёный оттенок, осталась серая сталь.

Работать преподавателем оказалось неожиданно интересно. Учиться хирургии идут или блатные, или такие, как Кухаренко, – с горящими глазами, увлечённые медициной. Этот, правда, умный, но бестолковый, но были и ребята более собранные и целеустремлённые. Она оживала и оттаивала через них, проникаясь их интересом к профессии и кипучей энергией.

К бывшему своему диспансеру ей не хотелось даже подходить. В преподавании денег было меньше, зато свободного времени больше, которое она с удовольствием проводила с внучкой.

На столе зажужжал телефон. Елена улыбнулась, взяла трубку:

– Привет, как там малышка?

– Температуры нет, – сонно сказала Кира, – скачет как стрекоза, требует бабушку.

– Ладно, дай мне её на минутку.

– Бабуля! – почти шёпотом говорила Лялька. – Я совсем-совсем выздоровела, знаешь?

В свои четыре она тараторила как шестилетка.

– Знаю-знаю, милая, – Елена была рада это слышать, – ты у меня молодец. Я сегодня приеду пораньше и привезу что-нибудь вкусное. Что ты хочешь?

– «Киндер»!

Внучка собирала крохотные игрушечки из шоколадных яиц.

– Хорошо.

– Бабуля? – Лялькин голос стал глуше. – А пойдём к деду? Он там грустит без нас. Я могу ему свой киндер подарить, чтобы стало повеселее.

– Думаю, не сегодня, – Елена старалась мягко возразить, – вот завтра, если ты…

– Я правда выздоровела. Совсем-совсем, ну, бабулечка, миленькая, ну пожа-а-а-луйста, – заныла Лялька, – ну, дава-а-ай поедем к дедуле, а то вдруг он забыл, что я его люблю до неба и обратно?

Елена вздохнула:

– Ладно, я к нему заскочу с продуктами, а потом вы приезжайте вечером с мамой.

– Ура! Ура-ура-ура! – Лялька радовалась, и Елена услышала в трубке звуки звонких поцелуйчиков. – Люблю тебя, бабуля, люблю-люблю!

Никогда ничего плохого Елена не говорила про Глеба, но дети слишком чувствительные метрономы, их сложно обмануть.

Что может примирить тьму? Только свет. Рыжий, веснушчатый, лучистый свет – чистая любовь, разбегающаяся искрами, светящая ровно и мощно. Каждый раз, глядя на Алику, Елена удивлялась: откуда в этой малышке столько света? Порой ей казалось, что во внучке живёт древняя сильная душа, которая прощает и объединяет заблудившихся и неприкаянных близких людей. Мирит каждого с самим собой и с со случившейся реальностью, ничего при этом не делая специально.

– Мам, ты тут? – трубку взяла Кира.

Елена вернулась из раздумий:

– Что?

– Я говорила, что Лялька любого уболтает. – Кира обратилась к дочери: – Не скачи так! Да, поедем, поедем, – и потом Елене: – к девяти?

Елена посмотрела на часы – без пятнадцати шесть.

– Приезжайте раньше, к семи – началу восьмого.

– Хорошо.

– Поцелуй там эту хитрую мордашку.

– Поцелую. Пока.

– Пока.

Март подползал к концу, зима то сдавала, то отвоевывала позиции. И сегодня был как раз снежно-морозный вечер.

Елена куталась в просторный пуховик. Ушли в прошлое женственные приталенные пальто, юбки и каблуки, на смену им пришли стильные мешковатые куртки, джинсы, длинные шарфы и удобные ботинки. И эта одежда шла ей чрезвычайно.

Правую мочку аккуратно срезали, предлагали сделать пластику и восстановить ухо полностью, но Елена решила оставить как есть.

Никто не знал, сколько ей пришлось преодолеть, чтобы вернуться хотя бы к видимости прежней жизни. Ей прописали антидепрессанты, к которым она не притрагивалась, но договорилась сама с собой, что если станет совсем плохо, то начнёт принимать.

Они с Кирой вернулись в свою квартиру, но «как раньше», конечно, не стало, да и не могло стать. Елена убрала ночники и маленькие лампочки, спала с приоткрытой дверью, не закрывала на ночь шторы, не притрагивалась к алкоголю и всегда ела с вилкой и ножом.

Елена понимала, что прошлого не вернуть, ей просто снова хотелось научиться надеяться, чем-то вдохновляться и просто жить.

И… Глеб…

До Васильевского она доехала быстро, пробки начнутся где-то через полчаса. И из машины набрала номер Глеба:

– Привет. Скоро буду.

– Хорошо.