Прикованная

– Как раз может, – жестко сказала Елена, – и если ты посмотришь на неё внимательно, то увидишь, как она на него похожа и на тебя тоже, потому что вы братья. Так что рассказывай.

Он сделал большой глоток.

– Я узнал обо всём не сразу. – Глеб длинно выдохнул, потёр виски. – Дима, понимаешь, он всегда был немного странным. Поначалу я не понимал, почему он захотел стать врачом…

– Он был врачом? – удивилась Елена.

– Психиатром.

– Ещё страннее. – Она слушала внимательно.

– Думаю, потому, что хотел разобраться в себе. Он был… как бы это сказать. Он никого не жалел. Когда умирал наш пёс, он с любопытством смотрел на его агонию, ему было просто интересно, – Глеб вытаскивал из себя слова, словно камни, – я этого не понимал, просто в какой-то момент стал его сторониться. Но когда он поступил в институт (кстати, школу он окончил с отличием), а потом решил стать психиатром, мне показалось, что всё налаживается, он встретил девушку.

– Они поженились?

– Она бросила его за две недели до свадьбы, сказала, что передумала и не хочет за него замуж. Думаю, тогда он и сломался, похоже, очень её любил. – Глеб встал. – Давай налью ещё.

Она молча подала бокал.

– Да… так вот… понятия не имею, каким он был врачом, – Глеб стоял, повернувшись к окну, шёпот фонарей высвечивал его бледное в сумерках лицо, – по отзывам пациентов и коллег, вполне хорошим. Да и вообще человеком он был неплохим, по крайней мере, я слышал такое о нём. Но у него была оборотная сторона, о которой мало кто знал. Думаю, что даже никто. Кроме меня. Может, мама догадывалась.

– То, что он знакомился с девушками под другим именем? – Она вглядывалась в Глеба. – Ты сам помнишь тот Новый год – девятнадцать лет назад? Ведь ты там тоже был.

– Смутно, – сказал он, – кажется, я был пьян.

– Все там были пьяны, – она отхлебнула из бокала, – я мало что помню из той ночи, хотя мне казалось, что я выпила не так уж много. Пару бокалов шампанского, но чувствовала себя наутро так, будто по мне проехался бульдозер. Он меня опоил, да?

Глеб молчал.

– Кроме как от тебя мне это узнать не от кого. Говори, Глеб. Почти девятнадцать лет я пытаюсь вспомнить ту проклятую ночь и пытаюсь её забыть. И я честно говорю своей дочери, что не знаю, кто её отец. Рассказывай! Почему твой брат представился Лёшей? Какая у него была оборотная сторона? – Она говорила тихо, но было ощущение, что кричит.

– Он назывался разными именами, – выдохнул он, – Лёшей – чаще, я не знаю, почему и… да, думаю, он опоил тебя. Флунитразепамом. Я потом как-то нашёл у него несколько упаковок, и он признался мне.

– Господи… – Дрожь застряла в лопатках.

Она вдруг почувствовала себя тяжёлой и неповоротливой, застывшей в камень.

Оказалось, что догадываться и убедиться – не одно и то же.

– Лена, я не знал. Ты пойми, я ничего НЕ знал. – Он шагнул к ней, но она отшатнулась.

Слёзы теснились в груди, мешая дышать.

– Прости, – он мгновенно ретировался назад, – я ничего не знал до определённого момента. Он мне многое рассказал уже почти перед смертью.

– Ты был с рыжей девушкой в тот Новый год? – Елена думала о своём, пытаясь сложить обрывки воспоминаний хоть в какое-то подобие общей картины. – Ты помнишь? Мы праздновали у Верещагиных на Петроградке в большой квартире. И компания была большая.

– Нас привёл туда чей-то брат, – он тоже старался вспомнить, – я уже был с Катей. Гм… да-да, помню, Дима, как всегда, познакомился с девушкой – такая симпатичная блондиночка…

– Это была я – симпатичная блондиночка, – Елена вздохнула, – почему ты так спокойно реагировал, когда твой брат назывался не своим именем?

– Не знаю, – Глеб пожал плечами, – мне это не казалось чем-то сверхъестественным, ну подумаешь, назывался Лёшей, что в этом плохого?

Она посмотрела на него в упор:

– Флунитразепам? Что это? Судя по названию, транквилизатор. Я ведь тоже врач, Глеб. И неплохой врач. Ты правда не знал, что твой брат подмешивает девушкам транки?

Она и предположить не могла, что когда-нибудь с той истории схлынет девятнадцатилетняя мутная вода и дно обнажится гнилыми осколками.

– Ему было под сорок? За? Сколько ему тогда было лет? На подростковую дурь никак не спишешь. И несложно догадаться, что доставал он транки на своей работе.

– Тогда мне было тридцать девять, ему сорок один, – быстро ответил он, – и да, он же работал в психиатрической клинике.

– Вы жили тут? С родителями? Какого цвета обои были в прихожей? – Елена засыпала его вопросами.

– Что? – насторожился он. – Погоди… Да, мы жили тут, сначала с родителями, потом родители уехали на дачу, и мы жили тут вдвоём.

– Ка-кого цвета бы-ли обо-и? – с расстановкой спросила она.

– Зелёные.

Перед её глазами тошнотворно заплясали малахитовые с позолотой узоры:

– Вензеля такие с каймой?

– Ну да.

Она закрыла лицо руками, воспоминания влетали в неё холодными стилетами:

«Ты моя девочка сладкая, – Лёша помогал снять пальто, – сейчас пойдём в кроватку».

«Я хочу домой!» – краем сознания она понимала, что делает что-то неправильное, необратимое.

«Я позабочусь о тебе, – он подталкивал её в комнату, – я же доктор, верь мне».