Прикуривая свечной фиолет

Утро. Я снова у реки. Усаживаюсь на берегу с керосиновой лампой. Ко мне присоединяется кот. Слышу, как птицы не отлынивают от любимых занятий пением. Вдыхаю прохладу берега и наблюдаю за тихой и мирной копотью лампы. Она для меня тот же друг, что и река, и прохлада ветра. Кот в свою очередь наблюдает за мной. Выныривает из за пригорка и умывается. Я спускаюсь к реке по траве в синих колошах с мехом внутри, от чего каждый шаг наполнен теплом.

Мои легкие превращаются в камень. Чувствую, что дышать труднее, благодаря всем этим сигаретам. Воздух становится жарче. Полыхает по моему лицу изменчивым настроением, снова проявляя любовь ко мне. Позволяет подумать о Наташе и провести параллель между приятными впечатлениями от ветра и воспоминаниями о ней. Представляю первое прощание с Наташей у колледжа, закрывая глаза. Машу ей рукой. Она не видит… Видит.

«Пока!» – кричу я. И она отвечает мне взмахом руки.

Я вошел в дом. Сел у стола, заостряя свое внимание на каждом предмете. На зеленой зажигалке, на таблетках, кофе, сахаре, кружке. Белая лампа склоняется, приветствуя меня и приглашая к сотворению романтичного пространства, идущего за мной с реки.

Мне снится отец. Просит не позорить семью. Я напуган, но через тридцать секунд успокаиваюсь. Я вижу его лицо в тени комнаты. Его достойный силуэт… Утром мама очень горячо и с благодарностью объясняет мне, что это судьбоносное сновидение, подкрепляя это тем, что отец ждал до последнего моего твердого решения бросить колледж. И я согласился с мамой. Остался там до лета с каменным сердцем, со свечой персикового запаха и незаконченным членорисунком.

На следующий день, вечером я читаю маме «Над пропастью во ржи». Она слушала и смеялась вместе со мной над иронией писателя. И мы хохотали, и она произносит «спасибо». А утром я снова возвращаюсь в город. Иду на автобус в 7:10. Мама провожает меня словами «Ангел мой, я с тобой, иди вперед, я за тобой». Я сажусь на последнее место в углу автобуса и засыпаю в его утробе.

5

Весна. Конец мая. Проснулся я в 9:30. Мама пытается поднять меня при помощи моей совести путем напоминания о том, что мне в декабре будет уже 20 лет, а она в 21 год закончила институт. Что я лишь валяюсь на матрасе в своей желтой комнате, словно псих, какой я и есть в момент молчания. Мне хочется ответить, выругаться и восстать капризом мальчика, но я тих, сонлив и покорен перед словами мамы. Перед уходом на работу она желает мне удачи и счастья с таким чувством иронии, что я даже немного злюсь на нее. Но потом заботливое материнское «пока».

Через 15 минут я уже у плиты, жую холодную лапшу. Такое унылое состояние как в это утро я хотел бы сравнить со своими утренними подъемами детства. Когда я постоянно желал прибраться и делал это, чтобы порадовать свою маму. Но сейчас я радую ее только стихами и задорной улыбкой, когда она в настроении солнечного дня.

Я поднимаюсь к себе на широкий чердак, в мою мастерскую отшельника и псевдо-революционера. Закуриваю сигарету, чтобы снова покурить через час. Ею одымляется треугольное окно. А под этим туманом сижу я и смотрю на свои зарисовки, созданные под влиянием романа «жажда жизни» Ирвинга Стоуна. Следом врубаю через колоночку Билла Эванса, где в дуете с милым женским голоском звучит джаз.

И вот я снова собираю ноутбук, сигареты и карандаш в паре с резинкой в надежде что-нибудь зарисовать в общежитии. Так и случится, когда я приеду в общагу, где Галина Александровна норовит меня выселить. Но я и без ее ведома уже собрался выселить свои одежды, книги, рубашки, кожаные куртки и футбольную кружку брата.

В окне автобуса я вижу людскую лавину. Так приятно осознавать, что вокзал города и его здания и окна так по-прежнему дружелюбны и солнечны. Может быть от того, что меня не было здесь на протяжении обтянутой нервозами недели? И вся эта многолюдная многоножка даже радует. Вот и наблюдаю каждого из них.

Я в комнате, захламленной иголками, одеколонами, пылью, бутылками. Закуриваю сигарету. Дослушав Билла Эванса, раздеваюсь догола, желая удовлетворить себя подручными средствами, но тут стук в дверь. Я этого и боялся. Стучатель подождал немного и оставил попытки. Я же продолжил свои утехи.

К 11 часам вечера я надумываю приставить все барахло на место, где глаза мои не смогут заметить окурки, пепел, узорчатое фиолетовое полотенце и пыльные носки, и злобные опустошенные бутылки вина. Дохожу до кладовой и замечаю Свету в растрепанных волосах, которые она теребит тоненькими ручками перед зеркалом. Я очень рад видеть ее приветливую улыбку, уголки которой касаются ее больших серых наушников. Хватаю веник и савок и рассказываю ей о том, как я избавился от занудного названия телефона, разрезав пополам сим-карту.

Возвращаюсь в комнату и снова включаю Билла. После уборки я отношу инвентарь обратно и замечаю Свету на полу, понимая, что все мои расспросы по поводу ее лежания на бетонном темно-коричневом полу, не уместны, потому что я сам любитель помечтать, лежа где угодно.