Приливы войны

   — Я возвращаюсь в Афины, одержав великие победы, и вот стою перед вами как командующий с непобедимой армией. И всё же в моём сердце это остаётся на втором плане — если вообще что-либо значит. Нет, я возвращаюсь в Афины как сын, который долго отсутствовал и вот теперь входит во двор своего дома и там, увидав ожидающую его мать, плачет от радости. Он протягивает к ней руки, обнимает её, благодарит небеса, он падает перед нею на колени, прячет лицо в складках её одежды, он готов сгинуть на месте, если того захотят боги, лишь бы увидеть наконец её дорогое лицо.

Теперь Алкивиад плакал открыто, голос его прерывался, и не было ни одного человека, оставшегося равнодушным.

   — Злой рок преследовал меня, это так. Я чувствовал, что подчиняюсь чьей-то воле, словно в каком-то адском соревновании, чьи правила изменяются в зависимости от обстоятельств, переворачивая всё. Было ли это воздаянием? Но за что? За дурные поступки — мои собственные, моих предков? Не знаю. Я не думал, что всё выйдет именно так.

При этом повороте фразы взрыв веселья потряс толпу. Алкивиад наконец окончательно сбросил с себя маску торжественности. Он засмеялся и поднял руки, призывая к тишине.

   — Граждане Афин, вы оказали мне такие почести, за которые один человек не в силах отплатить вам. Поэтому разрешите мне позвать на помощь.

Он подал знак, и вперёд вышли его товарищи, командиры, которые до тех пор молча стояли справа и слева от него.

   — С гордостью я представляю вам, мои соотечественники, ваших сыновей, чьи боевые подвиги приблизили этот славный час. Позвольте мне назвать их имена. Любуйтесь их победоносной мужественностью. Фрасибула здесь нет, но вот перед вами Ферамен, Фрасил, Конон, Адимант, Эрасинид, Тимохар, Леонт, Диомедонт и Перикл.

Каждый названный выходил вперёд и, подняв руку или поклонившись, вызывал такой каскад благодарностей, что казалось, это никогда не кончится.

   — Они стоят перед вами не только благодаря своим личным заслугам. Они представляют тысячи моряков, находящихся сейчас в море, тех, чья мощь изгнала врага из наших вод.

Одобрительный рёв, который встретил эти слова, превзошёл всё предшествующее. Алкивиад терпеливо ждал, пока шум прекратится.

   — Но не будем слишком переоценивать ситуацию. Наши враги заняли половину государств нашей империи. Благодаря персам их казна в десять раз богаче нашей, их боевой дух вовсе не ослаб, а благодаря нашим победам даже вырос. Но теперь, братья мои, Афины обладают сплочённостью и волей противостоять им и победить их. Будем лишь самими собой, и тогда мы не сможем потерпеть поражение.

Теперь от крика черепица падала с крыш. Кто-то заорал:

   — Пусть он увидит свой дом!

И сразу людской поток затопил платформу, подхватив героев, стоящих на ней. Все отправились к Скамбонидам, бывшему поместью Алкивиада, которое теперь было по решению Народного собрания ему возвращено. Там даже кое-что подновили в ожидании героя. Толпа заполнила всю площадь, такой огромной она была, а ворота, достаточно широкие даже для процессий Панафиней, не выдержали натиска и рухнули под её напором. На пике этого торжества появился афинянин лет шестидесяти. Он крикнул Алкивиаду:

   — Где те, кто пал под Сиракузами, ты, предатель, негодяй?

Сердитые голоса приказали старику замолчать.

   — Здесь нет их душ, чтобы приветствовать тебя, ты, безбожный отступник!

Старика поглотила толпа. Можно было видеть только, как поднимаются и опускаются кулаки. Потом старика стали пинать ногами — беззащитного, простёртого на земле. Я повернулся, чтобы посмотреть, как реагирует на это Алкивиад, но не увидел его — его заслонили другие. Возле меня появился Эвриптолем. На его лице я заметил выражение горя и дурного предчувствия, такое мрачное, что оно, казалось, могло затмить солнце в безоблачный день.

Глава XXXV НЕДОСЯГАЕМЫЙ ДЛЯ ЗАВИСТИ

Пять дней спустя prytaneis созвали Народное собрание. Совет подготовил множество тем для рассмотрения: казна, которая была почти пуста; пересчёт сумм, получаемых в качестве дани от государств империи; налоги с проливов; дела флота и армии; награждения за храбрость, полевые суды, обвинения в служебных проступках и казнокрадстве; вопрос о дальнейшем ведении войны. Список дел, назначенных к слушанию, был огромным, но никто не хотел высказываться первым. Собрание лишь гудело, пока не появился Алкивиад. Едва он возник, народ обратился к нему столь елейно и с таким подхалимством, что ни о какой работе не могло быть и речи. Всякий раз, когда выдвигали законопроект или предлагали какие-либо меры, кто-нибудь непременно прерывал оратора и вновь начиналось шумное чествование героя. Всё это не прекращалось ни назавтра, ни в последующие дни, ибо как только epistates — председательствующий — пытался подвести хоть какой-то итог, все головы поворачивались к Алкивиаду в ожидании замечаний от него или его сторонников. И все кричали «да», если видели, что он голосует «за», или «нет», если замечали, что он нахмурился.