Приложения

Когда в забвеньи перед классом
Порой терял я взор и слух
И говорить старался басом
И стриг над губой первый пух,
В те дни… в те дни, когда впервые
Заметил я черты живые
Прелестной девы, и любовь
Младую взволновала кровь,—
И я, тоскуя безнадежно,
Томясь обманом пылких снов,
Везде искал её следов,
Об ней задумывался нежно,
Весь день минутной встречи ждал
И счастье тайных мук узнал

Ⅲ

В те дни — во мгле дубравных сводов
Близ вод, текущих в тишине,
В углах лицейских переходов,
Являться Муза стала мне.
Моя студенческая келья,
Доселе чуждая веселья,
Вдруг озарилась! Муза в ней
Открыла пир своих затей;
Простите, хладные науки!
Простите, игры первых лет!
Я изменился, я поэт,
В душе моей едины звуки
Переливаются, живут,
В размеры сладкие бегут.

Ⅳ

Везде со мной, неутомима,
Мне Муза пела, пела вновь:
(Amorem canat æstas prima)[14]
Всё про любовь, да про любовь.
Я вторил ей,— младые други,
В освобождённые досуги,
Любили слушать голос мой.
Они, пристрастною душой
Ревнуя к братскому союзу,
Мне первый поднесли венец,
Чтоб им украсил их певец
Свою застенчивую Музу.
О, торжество невинных дней!
Твой сладок сон душе моей.

Вторая (по счёту окончательной, печатной редакции) строфа, появившаяся в печати неполной, в рукописи имеет следующее окончание:

И Дмитрев не был наш хулитель;
И быта русского хранитель,
Скрижаль оставя, нам внимал
И Музу робкую ласкал.
И ты, глубоко вдохновенный,
Всего прекрасного певец,
Ты, идол девственных сердец,
Не ты ль, пристрастьем увлечённый,
Не ты ль мне руку подавал
И к славе чистой призывал.

После ⅩⅩⅢ строфы в рукописи следует:

Со всею вольностью дворянской
Чуждались щегольства речей
И щекотливости мещанской
Журнальных чопорных судей.
В гостиной светской и свободной
Был принят слог простонародный,
И не пугал ничьих ушей
Живою странностью своей.
(Чему наверно удивится,
Готовя свой разборный лист,
Иной глубокий журналист;
Но в свете мало ль что творится,
О чём у нас не помышлял,
Быть может, ни один журнал!)

*

Никто насмешкою холодной
Встречать не думал старика,
Заметя воротник не модный
Под бантом шейного платка,
И новичка-провинциала
Хозяйка спесью не смущала,
Равно для всех она была
Непринуждённа и мила.
Лишь путешественник залётный,
Блестящий лондонский нахал
Полу-улыбку возбуждал
Своей осанкою заботной;
И быстро обменённый взор
Ему был общий приговор.

К этому месту главы относятся следующие рукописные отрывки: