Прильпе земли душа моя

Не исчерпано, неисчерпаемо,
как обломки межзвездной поломки,
как число выплываний Чапаева
из волнистой поцарапанной пленки.

Не исчезло, неисчезаемо,

как простертое на небосводе
дирижированье Хозяина
круговоротом воды в природе.

Не отчаянно, не отчалено,

неподсчетно, неподотчетно,
как чаинки в чаю у Начальника,
недопитые до́ дна.

«Зажмурься, и рот зажми…»

Зажмурься, и рот зажми,
и воском залей ноздри,
оставшимися двуми
восчувствуешь маре ностре,

восславишь небесную твердь,

и вслушиваясь, и ластясь,
играючи – о, протрезветь —
гармониками целестис.

«Ты Бог мой, Тебя от ранней зари ищу я…»

Ты Бог мой, Тебя от ранней зари ищу я,
моя чешуя сползает с меня, как короста,
и незащищенной одесную и ошую
стою пред Тобой в вышину невеликого роста.

А Ты не гляди, на груди что значок и нашлёпка,

зато глубоко, под слоями одёжек-застёжек,
упрятан мой крест, словно в чаще упрятана тропка,
та самая тесная из неутоптанных стёжек.

А Ты не гляди, что ни кожей, ни рожей не вышла

и речи как дышло, ни смысла, ничтожно и тёмно.
Зато закипаю, да так, что срывается крышка
и брызжет железо, плюётся оплавками домна.

Три стихотворения на всякий случай

1

НЕ-РЫ-ДАЙ. Ни безумно, ни у́мно.
Этот гроб-остолоп, эта трумна.
Эти двадцать четыре гвоздя.
Хорошо умереть погодя.

Эти взоры чудны́е, чумны́е,

не подернутые слезой.
Разговоры с тем, кто не ответит.
Смерти злой не боись, не боись.

2

Никого, ничего не боялась
там, где жимолость в жало сжималась,
где над сирой землею сирень
растопырила лапки и лапочки,
где обутые в лапти и тапочки
Дилидон и Теньтень-потетень.

3

Но что же выше города
и тише огорода?
Что гложет пуще голода
и жжет хужей пожара?
И что комком у горла
под ярлыком «распродано»
под языком ужалено?
И жаль, но… Нет, не жаль.